Кроме Алемана.
– Да я бы хоть отхожие места выгребал, – разглагольствовал он. – Лишь бы не под пули.
Итак, он строчил эти письма, а поскольку ему хотелось сохранить за собой местечко как можно дольше, он из кожи вон лез. Для каждого выдумывал отдельный подвиг. Такой, чтобы мать или жена могла гордиться. У него никого не убило просто так и не разорвало гранатой, и уж, конечно, никто не заболел дизентерией и не изошел говном. Нет, все пали как герои – при попытке вытащить из-под огня раненого товарища или во главе штурмовой группы. И, естественно, никому не пришлось долго мучиться, все умирали быстро и безболезненно, успев сказать лишь: «Передайте привет моей горячо любимой жене!»
– То был мой вклад в идею всенародной войны, – сказал Алеман, – а попутно хорошее упражнение для работы в кино. Подписывал письма, конечно, командир. Так ведь и в УФА бывает, что один делает работу, а другой ставит под ней свое имя. Не так ли, господин Геррон?
И потом, из-за Герстенберга и его жалоб об упущенном Железном кресте, Алеман непременно хотел рассказать одну историю. Очень комичную, как он уверял. Про одного совсем молодого солдата, который только что сошел с поезда со своей резервной ротой, прибывшей на пополнение, и грузовик, который должен был забрать эту роту, его задавил.
– Из него я, чтобы утешить семью, сделал такого героя, что его отец потом написал жалобу. С требованием, чтобы его сын посмертно получил орден, который тот в конце концов и получил. Железный крест класса. За отвагу. За то, что попал под машину. Что мог совершить и на Александер-платц. И все из-за одних только моих литературных способностей.
Он рассказал историю в качестве шутки, и кто-то из коллег засмеялся. Герстенберг – нет.
Что касается меня, то я готов был просто убить пустомелю. Не из-за его тогдашней лжи, а из-за того, что он ею гордился.
На шее у задавленного был красный прыщ.
Позднее я потерял Алемана из виду. Только в Голландии я узнал, что он сделал головокружительную карьеру. Не в кино, нет. Он пишет теперь для «Фолькишер Беобахтер». Полные вымыслов статьи о махинациях международного еврейства. С такими красивыми фразами, как «Еврей изнутри трудится над внутренним распадом государства, как червяк внутри яблока». Подписывается он там уже не как Райнер и не как Рене, а в последнее время как Рейнхарт. Он всегда был талантливым приспособленцем.
Только он?
Как я могу его в чем-то упрекать? Презирать? Я-то чем лучше?
Мораль – это роскошь. Очень приятная для людей, которые могут ее себе позволить. Я к их числу не принадлежу. В Терезине роскошь – это кусок хлеба. «Сперва жратва, потом мораль», – заставил нас распевать Брехт. Этот пролетарий-на-палочке – вроде лошадки, –