Важным событием тех лет была поездка в Загорск – Сергиев-Посад теперь. Ездили, как полагается, на автобусе – экскурсионном и белом. Расстояние казалось огромным, время поездки же – неизмеримым. Полтора часа, может быть, два, но все равно – запредельно. По этой причине важен был выбор спутника, соседа. Провести вместе целую жизнь, отправиться в путешествие, в экспедицию – вот что предстояло нам. Стоя у автобуса и ожидая опоздавших, мы весело болтали, кричали, ходили в магазин как взрослые – за водой и чипсами. Нетерпеливые забивали места сразу. Другие делали это на словах, надеялись на удачу – просто не думали, наконец. Окончательное распределение – самая загадочная часть поездки – волновало меня необыкновенно. Перечислить в воображении все варианты казалось немыслимым. Но и от одного их количества дух захватывало неимоверно. Сядет ли Аня Черных с Колей или предпочтет Риту? А, может быть, Иру Талызину? Все зависело от этого. Каждый из вариантов предполагал особое настроение, в каждом был свой повод для радости – и свой для огорчения. Оказавшись в компании одного, хотелось поговорить с другим, посидеть с третьим – и так обойти всех. Ограниченность выбора представлялась естественной, но забывалась – и как будто не существовала. После же сомнения выглядели странными – и даже смешными. Разве мог я оказаться с кем-то, кроме Миши?
Миша Жариков еще не был моим другом. Мы не знали, зачем выбрали один другого, но оба понимали, что хотим этого – и что так будет правильно и весело. Детская непосредственность решала все. Сила ее была безгранична. Мне нравился мой сосед – но я не переставал вертеться. Хотелось хорошенько разглядеть, кто и каким образом устроился – и кто и чьим спутником заделался. Как и всегда, отдельные пожелания сочетались со случайностью распределения, поражая безукоризненной гармонией, принимавшейся без претензий. И все же позади оказывались неизменно избранные. Они образовывали целый кружок – в центре которого находился Фадеев. Обаятельный, положительный и разумный – негласный лидер класса на протяжении долгих лет. Зависть была мне незнакома, но я ясно чувствовал, что хочу быть там, хочу смеяться и играть (во что-то такое, не слышное отсюда), хочу комментировать и болтать – хочу быть по-фадеевски значимым и нужным.
Но комментировал и Миша – все, что происходило за окном. Так остроумно и увлекательно, что об остальном думать и не хотелось. Мы продолжали говорить. Миша задавал вопросы. Он спрашивал о тех вещах, про которые знал сам, желая разделить свою радость с кем-то еще, а при случае – и ответить. Говорил и спрашивал