Рудин слушал рассказ бородачей, смотрел на них – веселых, уверенных, – и на душе у него становилось все спокойнее, и все, что произошло с ним за последние сутки и еще недавно казалось ему исключительным, становилось в один ряд с делами и трудностями этих людей, и рождающееся из этого ощущение боевого товарищества как бы включало его и его дело в общую героическую борьбу народа. Вот почему, когда Нагорный вдруг спросил у Рудина, чем он тут в тылу занимается, Рудин смешался, не зная, как ответить, а потом совершенно искренне сказал:
– Ничего особенного, но я о своей работе попросту не имею права говорить. Не обижайтесь.
Бородачи не обиделись.
Уже за полночь были получены две радиограммы от товарища Алексея.
Одна – для Рудина. Он прочитал:
«Одновременно командир отряда получит соответствующие указания. Далее следует текст, полученный нами от Маркова для вас: „Продолжайте выход на цель. Версию появления придумайте сами. Особенно тщательно взвесьте объяснение своего побега из эшелона. Рады, что благополучно вышли из осложнения. Все желаем вам успеха. Марков“».
В радиограмме на имя Нагорного говорилось о необходимости выделить человека, который безопасным путем провел бы Рудина к городу.
– Когда пойдете? – спросил Нагорный.
– Сейчас, – ответил Рудин.
Они шли по лесу. Впереди скорой подпрыгивающей походкой шел Ваня Козляк – лучший разведчик отряда, совсем юный паренек маленького роста. Всем своим обликом он был похож на деревенского школьника-забияку.
– Жаль, что дождь перестал, – обернувшись назад, на ходу сказал Козляк.
– Почему? – механически спросил Рудин, который в это время обдумывал версию своего нового появления близ города.
– Фриц – он дождя не любит. Он тогда на воздух только до ветру вылезает, – словоохотливо начал пояснять Козляк и рассмеялся. – У меня смешное дело с фрицами вышло третьего дня. Пошел я…
– Погоди, – остановил его Рудин. – Мне нужно обдумать свои дела.
Больше Козляк за всю дорогу до города не произнес ни слова. Только утром, когда, пересекая шоссе, он побежал, а Рудин немного отстал от него, паренек обернулся и, зло прищурясь, беззвучно шевельнул губами. Рудин понял, что он ругается, и послушно прибавил шагу.
До города оставалось не больше двух километров, он был уже хорошо виден.