Безобразный Сундук, разросшийся в десятилетие до невероятных размеров, командовал теперь всей жизнью: когда-то мирные и тихие, трудолюбивые, не корыстные когда-то люди замечтали вдруг иметь особняки даже в… Америке. В этом вопросе у всех появилась литерная скорость мышления, дабы не упустить хоть что-то и даже в момент агонии страны прихватить бы побольше заводов, рек, морей, территорий… Ради чего и взяли в руки автоматы, чтоб напрочь снести башку другому. Чужая беда уже не воспринималась трагедией. Через нее перешагивали, будто через холмик, еще не заросший травой.
Сундук почти никому не оставил пространства для прежней внесундучной эры: безмятежно лежать на траве, читать книгу, спокойно плескаться в ближайшей реке.
Но Сундук, вот ведь хитрован, не каждому исполнил заветное. Многим пришлось вдруг тащить на барахолку последнее: посуду или полупригодный светильник. Светить, радовать другого хотя бы просто человечным и теплым словом уже было некому. Все по одиночке метались по планете с баулами. Интеллект теперь был под замком: что ни скажешь против Сундука, высмеивалосъ в автобусах, магазинах, около дома. И в газету теперь не сунешься: за публикацию надо платить. Такого понятия, как гонорар, вроде бы никогда и не существовало.
– Почему, – спрашивал Рахман Анну в недоумении, – разобщить людей и сделать страну меньше – это подвиг? Все вокруг кричат: «развяжите Ельцину руки», и не заметили, как связали руки себе… И тем, кто будет жить дальше.
Чашечки кофе на столе перед коллегой уже не стояли долго, он их поглощал мгновенно.
– У меня даже дети стали идиотами. Нынче и они мне орут: папа, если бы ты был белым, ты голосовал бы за Ельцина.
Рахман улыбается, однако не очень радостно.
– Я отвечаю им: белые что – все дураки? А в ответ слышу: что ты понимаешь, папа!
– Как поживает Катя, твоя старшенькая? – спрашивает Анна.
– Уже учится в институте. Тоже за Ельцина, говорит, что Ельцин – это свобода!
– Но это в недалеком будущем платное образование, неужели Катя не понимает?
– А она, мол, зарабатывать будет…
Рахман очень переживает раздрай в собственном доме, мнется, не знает, куда себя деть, и домой теперь не торопится.
– Свобода… какая свобода, какой толк в том, чтобы закрыть заводы и фабрики? Почему безработица – это свобода? Где мои дети заработают? Какое они смогут жилье получить?
В последний год прежней жизни Рахману предложили в АПН переехать в Москву. В Агентстве нужен был переводчик арабских текстов на русский. И дали квартиру. На Крылатских холмах, в одном из лучших районов столицы. Но ордер из-за временных проблем с гражданством оформляли на Лену.
Толстая,