Не было ни малейшей нужды запоминать имена рабов, отправляемых на галеры, как в могилы, и потому их заменили номерами, написанными на той скамье, к которой каждый из них был определен. Зоркий взгляд начальника, переходя от одной скамьи к другой, остановился, наконец, на номере шестидесятом, который, как уже было сказано, по недостатку места на последней скамье левой стороны помещался на скамье над первым рядом.
Эта скамья была выше уровня платформы, на расстоянии нескольких футов от нее. Свет, падая сверху сквозь решетчатый люк, освещал всю фигуру гребца, сидевшего на этой скамье, – фигуру прямую и голую, как и все остальные, имевшую одеждой только набедренную повязку. Существовали, однако, черты, отличавшие этого человека от остальных. Он был очень молод – лет двадцати, не более. Аррий же считался не только веселым игроком в кости, но и знатоком физической стороны человека и, находясь на суше, обыкновенно посещал гимназии, чтобы полюбоваться знаменитыми атлетами. Он узнал, вероятно, от какого-нибудь профессора, что сила зависит как от размеров, так и качества мускулов, тогда как ловкость отчасти обусловливается сообразительностью. Приняв эту теорию, он, как и большинство людей, имеющих излюбленный конек, при виде человека всегда проверял на нем верность своего взгляда.
В начале каждого движения веслом лицо и фигура гребца были видны с платформы в профиль, при окончании же движения он отклонялся назад с видом, дышавшим энергией. Грация и легкость движения могли навести на мысль, что он недостаточно добросовестно исполняет свою работу, но сомнение скоро исчезало: твердость, с которой он держал весло, прогибание весла при погружении в воду доказывали необычайную силу, соединенную с ловкостью, что и составляло основную идею теории наблюдателя, покоившегося в мягком кресле. Во время своих наблюдений, лишенных малейшего следа нежности, Аррий заметил, что наблюдаемый субъект высок ростом и что руки и ноги его удивительно совершенны. Масса мускулов при некоторых движениях напрягалась и вздувалась, как канаты. Каждый мускул его тела резко обрисовывался, но это была здоровая худощавость, так преувеличенная впоследствии ваятелями. При всем том движения гребца отличались такой гармонией, которая не только подтверждала теорию трибуна, но и вызывала в нем любопытство и величайший интерес.
Вскоре он стал выжидать случая взглянуть в лицо этого человека. Голова его была красивой формы и покоилась на шее, хотя и широкой у основания, но очень гибкой и грациозной.