Учительница, надо сказать, с нами весь второй класс не общалась. Теперь связной стала моя мама. Она до пенсии работала в школе, пыталась найти хоть какой-то контакт с, так сказать, коллегой. Осторожно рассказывала, в каком состоянии Ярослав, и что она очень надеется на ее помощь. Учительница в ответ твердила, что все преувеличено, что дети так играют, что она вряд ли может что-то сделать, ведь воспитание идет из дома. И в каждом общении пыталась припомнить, какие ужасные мы с мужем (так глупо, говорить матери о никудышности ее дочери и зятя). А что она делала в самой ситуации травли? Она ее не подогревала, нет. Но она ее допускала. Либо своим отсутствием. Либо склоненной над тетрадями головой. Либо, когда все было совсем явно, она бежала к месту конфликта и кричала: «Не трогайте Ярослава. Оставьте его в покое!», тем самым еще больше выделяя и Ярослава, и тот факт, что травля есть, и что ребенок нуждается в защите. Никто не проводил никакой работы по сплочению коллектива, по разъяснению того, что подобные вещи недопустимы.
Обещания директора выполнены не были. Ситуация ухудшалась. Ярослав стал очень нервным. Появились тики. Он весь второй класс болел. Неделю учился, две недели сидел на больничном. Организм протестовал. Весной сказалась общая усталость детей, да и пущенная на самотек групповая динамика. К травле уже присоединились все девочки. И та девочка, которую Ярослав назад защищал. И та девочка, мама которой, Оксана, была моим самым близким союзником. Не стоит их даже обвинять. Все поддались общему зову: «Ату его!» Все называли Ярослава придурком, странным. Когда мамы спрашивали их, почему они так считают, объяснений не находилось. Просто так считали все.
В мае произошли события, которые переполнили чашу терпения. В один день Ярослав вышел из школы весь в слезах. Рассказал, что над ним снова издевались. Заталкивали в женский туалет, ну к этому он уже был почти привычен. А потом позвали к какому-то дереву, сказали, что там цветок, и его надо понюхать. Наивный мальчик, наш Маленький принц, пошел, понюхал. Это были птичьи экскременты. Услышав это, моя мама снова позвонила учительнице. Та устало сказала, что ничего сделать не может. Однако, на следующий день в классе провела разбор ситуации. По итогам разбора объявила, что дети так играли, а Ярославу все показалось. Он так и сказал: «Мама, мы все разобрали. Оказывается, я неправильно понял. Это они так играли. И еще она меня отругала за то, что я все дома рассказал, расстроил маму и бабушку». Он чувствовал себя таким виноватым. И понял все не так. Еще и расстроил родных.
Тут я уже не выдержала, на эмоциях я чуть ли не «вкричала» в него, что это все вранье. Что он не должен верить. Он никого не расстроил. Это они нас всех расстроили. И рассказывать надо. И это никакая не игра. Он слушал-слушал, а потом произнес: «Было бы лучше, если бы меня вообще не было.