– А где? Какой фронт? – Магомед надломил хлеб.
– А шуть его знаеть…Давно не слал весточек. Живой ли нет?..
Материнское лицо её вдруг сморщилось, как печёное яблоко, и выцветшие глаза сразу затуманили слёзы. Корявые, перепутанные напруженными жилами руки, упали бурым узлом в чёрный подол домотканой юбки.
– Да будя вам убиваться, маманя, – отставляя ухват, встряла невестка. – Не один Гришка, подишь то, с немцем воюет…Вся страна поднялась на дыбы. Так ить, товарищ коммандер? – она, кусая губы мелкими зубами, горячо и бессовестно зыркнула на статного, красивого офицера. Обливаясь густым румянцем, качнулась всем телом к стене, поправляя платок.
– Цыть, хворостина бесстыжая! – с порогу заткнула её свекровь. – Ишь изъёрзалась, разхмявкалась кошка. Ты знай сына расти, да мужа в строгости жди. Молись, шоб живой, на своёных ногах возвернулся!
Глашка, темнея зрачками, в ответ лишь зло усмехнулась; розовея и дрожа дугами тёмных бровей, принялась у окна ожесточённо шинковать окатистый капустный кочан. Натянутая, как узда, раздражённая властью суровой свекрови, она яро частила кухонным тесаком, будто борзо отвечала: «Тебе старой карге уж ничерта не надо, акромя молитвы, сухарей да чая…А как же мне, молодой не топтаной, без казака так долго сносить, да тебя ядовиту гадюку терпеть? Уж ли, молодой не хотелось ласки? А-ай, пошто уж грех-то таить…Измаялась наша сестра по бабьему счастью, спасу нет…В станице одне старики да мальцы сопливые…С такими «пыжами» дюже не разохотишься…А страсть – зараза меж ляжек жжет, аж скулы сводить. То вы не знаете, маманя, как наши вдовы солдат на постое раскачивают?!
Эх, судьба окаянная! Чай, не убудет с нас…А, может…и я, как давно вдова? Уж краше своих ублажить, чем чего доброго выблядка их в утробе своей вынашивать!.. Вам известно, маманя, немец шутить не любит. Хто из солдаток наших перед их кобелями ног не раздвинул…всех, вместе с детьми в распыл пустили и поскидали, как ветошь, в колодцы…»
…Магомед всё время молчал, пока нож зло стучал о разделочную доску. Он держал подо лбом: «В чужой монастырь со своим уставом не ходят». Не ответил он и на улыбку солдатки, и на её вопрос. Хмурый, сосредоточенный, он медленно жевал хлеб, гоняя по-над скулами комки желваков. Занозистая, нестерпимая обида кипела в нём за своего брата – солдата, ушедшего защищать Родину. Брала за горло глухая злоба – за бабью неверность…Хотя понятна была ему и её нервозная женская правда. Со времени ухода мужа прогрохотало немало времени. «Натерпелась, хлебнула лиха и страха во время оккупации…Второй год без мужней ласки, всё хозяйство считай на её плечах…Малолетний сын, старуха мать…что тут гадать?..» Отсутствие мужа в доме и впрямь заметно сказывалось – отзывалось в её поведении, наполняя греховным зудом нутро, как ячменной бузой кружку…Да и сам он, повидавший – познавший за это лихолетье многое…Понюхавший фронтовую жизнь с разных концов, сразу сумел понять, что к чему…Сумел «понять», но не принять.
Как