Я привел этот пространный фрагмент, чтобы показать, с каким вниманием и доверием Дмитрий Петрович относился к советам и мнению человека, сыгравшего особую роль в его поэтической деятельности. Поэтому в основу композиции Шестаков–2014 было положены два составленных Перцовым сборника – прижизненный и посмертный, – но в ряде случаев его правка была устранена, если нет точных оснований полагать, что автор принял ее.
Полная «выключенность» Дмитрия Петровича из литературного процесса этих лет приводила к курьезным ситуациям. Работая в начале 1970-х годов над статьей о нем для «Краткой литературной энциклопедии», Л. К. Долгополов определил его, в соответствии с дефинициями, принятыми в энциклопедических изданиях, как «русского поэта». На это он получил следующий ответ из редакции: «При тех временных и географических границах, в которых жил Шестаков, мы должны указать в дефиниции, что он «рус. сов. поэт» (выделено в оригинале. – В. М.). Мы не даем такой дефиниции только в исключительных случаях – при особом отношении к советской власти. Поскольку я не могу судить, как было в данном конкретном случае, прошу Вас дать необходимые пояснения в тексте» (письмо М. Н. Хитрова Л. К. Долгополову от 4 января 1973 г.). Называть Шестакова, не напечатавшего ни одного стихотворения при советской власти, «русским советским поэтом» было бы странно, но определить литератора, жившего и писавшего (пусть «в стол») при этой власти целых двадцать лет, никаким иным образом не дозволялось, если он не был «явным врагом» вроде Гумилева или Замятина. Тот же Замятин и по характеру своего творчества, и, главное, по месту в литературной жизни, вне всякого сомнения,