И это не было спектаклем, который разыграл муж, испуганный уходом жены. Что бы ни говорили об Иоахиме, ложь, притворство и лицемерие были ему чужды. Он был не из числа людей сдержанных, что при его прямолинейности часто заставляло других считать его грубияном. Дело в том, что при разногласиях, конфликтах или в дискуссиях он не заботился о деликатности, был бесчувственным правдорубом и легко мог обидеть или даже ранить оппонента. Сколько же было ссор из-за этого. Тем не менее, она скорее предпочитала его, такого, какой он есть, нежели чем позера и трепача.
У чудесного преображения Иоахима была и другая причина. Ожидание рождения Якуба оказалось для них обоих временем страха и неуверенности. До конца не было понятно, родится ли этот ребенок вообще. Последние три месяца она провела в больнице на сохранении. У нее уже был один выкидыш, она приближалась к тридцати, и прогнозы были не лучшие. Они часто слышали от врачей призывы быть готовыми ко всему. Беспомощное ожидание на фоне сильного желания убрать страшный сценарий подальше больше повлияло на Иоахима, чем на нее. Поэтому, когда первенец, наконец, родился – хоть и был он малюсеньким, жалким, с желтоватым морщинистым тельцем – а врачи сказали, что младенец абсолютно здоров, Иоахим впал в состояние эйфории.
С тех пор он считал своего сына идеальным. Впрочем, настало время, и этот идеал слегка подпортила леворукость. К ее исправлению подключилась – к счастью, ненадолго – и она. Сегодня ее трясет от одного лишь воспоминания, какой идиоткой она была тогда. Она до сих пор не может простить себе потворства мужниным предрассудкам.
Со временем, когда Якуб превратился из мальчика в подростка, между ними стало проявляться сходство и в других областях жизни. Как и она, он был робким, отрешенным и задумчивым, упорно держался своей позиции, даже вопреки мнению большинства, но очень редко выносил ее на публику. Он отличался крайне критическим настроем, все подвергал сомнению, а убедить его в чем-то было задачей не каждому под силу – долгой и кропотливой. Но если он в чем-то убеждался, то полностью с этим сживался. Друзей находил с трудом, хотя, если честно, то и не искал их. В школе, так же, как и она в свое время, прослыл нелюдимым – такой взвешивающий каждое слово молчун, остро чувствующий несправедливость. Некоторые учителя считали его учеником конфликтным, высокомерным и самонадеянным, что, между прочим, находилось в полном противоречии с тем, как его воспринимали сверстники: для них он был пусть и слегка странноватым, но все равно «своим чуваком», который «шифровался». Негативная же оценка со стороны учителей была связана в основном с тем, что он часто задавал им неудобные вопросы, порой выявляя их невежество и демонстрируя свое превосходство. Она прекрасно помнила себя в школе – была такой же. Ее тоже