Изевель глубоко задумалась: во что нарядиться и как украсить себя для встречи с супругом? Она полагала, что сообразное одеяние есть свидетельство мудрости ума. “Платье надену из красной материи, мне этот цвет к лицу. Или предпочесть белое? Сандалии или полусапожки? Примерять и еще раз примерять!” – рассуждала Изевель. Были призваны две служанки. Одна полировала слегка потемневшее золотое зеркало, подарок Ахава, другая помогала выбрать единственно правильный наряд – добавляла идеи и изгоняла сомнения.
“Мои украшения – наше общее с Ахавом упоение! – размышляла Изевель, – он подарков не помнит, но обожает преподносить, а я таю, надевая! Возьму-ка крошечные сережки и колечко под пару. Увидит эту малость, и вырастет новый дар в глазах его, и радость в сердце взыграет!” Диадему, с короной схожую, она отвергла. “Корона – царский атрибут. Есть царь один – Ахав, а я жена его, и я не посягаю!”
Приятны ушам Изевель слова Ахава “Ты – моя царица!”, однако, не должно им обоим принимать сие всерьез. Она лишь помогает ему спросить ее совета, чтоб не советовать без спроса. Исполняя только часть, но стараясь потрафить супруге, он представляет дело, как плод ее задумки. Распознав добронамеренную хитрость, она молча довольствуется частью, ибо целое у нее с запасом изначальным. Благоразумие плохо бережет от бед, но хорошо уживается с любовью.
2
Утомленная приготовлениями, Изевель уселась против отполированного золотого круга. Строго, но с удовлетворением принялась рассматривать свое отражение. Известно ведь: женщина хорошеет на глазах, лишь только взглянет в зеркало. Волосы блестят, черны, как вороново крыло. Густые и прямые. Длиной почти до пояса. Один седой, коварно затесавшийся, был решительно удален.
Брови яркие, некрутой дугой обрамляют низ лба, почти сходятся на переносице. Нос слегка вздернут, размером невелик. Подбородок чуть скошен. Глаза большие, черные, выпуклые, бойкие. Досаждает родинка, придающая ассиметрию лицу. Кожа смуглая, но не слишком. Пальцы тонкие и длинные, умеют ловко щипать струны арфы.
“Я родила троих детей, но, кажется, не подурнела. Морщин почти не видно. Разве, чуть-чуть на шее. Чем бы закрыть? Пусть их… Морщин не миновать, лишь бы не на сердце! Как прежде я высока, стройна, тонка. Походка легкая. Волосы и глаза – гордость моя. Не знаю, изменился ли характер… Разве кто скажет?” – думала царская жена.
Изевель отомкнула важный сундучок. Внушителен арсенал белил, румян, масел, красок, благовоний и прочих орудий женской приманчивости. Она стала перебирать маленькие, плотно закрытые глиняные кувшинчики, серебряные коробочки, шелковые мешочки. “Не навреди, крастоту украшая!” – провозгласила Изевель.
Приняв серьезные решения, отметя крайности и не сойдя с серединной золотой тропы, она закрыла сундучок,