Полное собрание сочинений. Том 6. Казаки. Лев Толстой

хозяйку и хвостом мерно хлеща себя по бокам. Стройная красавица Марьянка проходит в ворота и, бросая хворостину, закидывает плетень и со всех резвых ног бросается разбивать и загонять на дворе скотину. «Разуйся, чортова девка, —кричит мать: – чувяки-то[3] все истоптала»… Марьяна нисколько не оскорбляется названием чортовой девки и принимает эти слова за ласку и весело продолжает свое дело. Лицо Марьяны закрыто обвязанным платком; на ней розовая рубаха и зеленый бешмет. Она скрывается под навесом двора вслед за жирною крупною скотиной, и только слышится из клети ее голос, нежно уговаривающий буйволицу: «Не постоит! Эка ты! Ну тебя, ну матушка!..» Вскоре приходит девка с старухой из закуты в избушку,[4] и обе несут два большие горшка молока – подой нынешнего дня. Из глиняной трубы избушки скоро поднимается дым кизяка, молоко переделывается в каймак; девка разжигает огонь, а старуха выходит к воротам. Сумерки охватили уже станицу. По всему воздуху разлит запах овоща, скотины и душистого дыма кизяка. У ворот и по улицам везде перебегают казачки, несущие в руках зажженные тряпки. На дворе слышно пыхтенье и спокойная жвачка опроставшейся скотины, и только женские и детские голоса перекликаются по дворам и улицам. В будни редко когда заслышится мужской пьяный голос.

      Одна из казачек, старая, высокая, мужественная женщина_г с противоположного двора подходит к бабуке Улитке просить огня; в руке у нее тряпка.

      – Что, бабука, убрались? – говорит она.

      – Девка топит. Аль огоньку надо? – говорит бабука Улитка, гордая тем, что может услужить.

      Обе казачки идут в хату; грубые руки, не привыкшие к мелким предметам, с дрожанием сдирают крышку с драгоценной коробочки со спичками, которые составляют редкость на Кавказе. Пришедшая мужественная казачка садится на приступок с очевидным намерением поболтать.

      – Что твой-то, мать, в школе? – спрашивает пришедшая.

      – Все ребят учит, мать. Писал, к празднику будет, – говорит хорунжиха.

      – Человек умный ведь; в пользу все.

      – Известно, в пользу.

      – А мой Лукаша на кордоне, а домой не пускают, – говорит пришедшая, несмотря на то, что хорунжиха давно это знает. Ей нужно поговорить про своего Лукашу, которого она только собрала в казаки и которого она хочет женить на Марьяне, хорунжевой дочери.

      – На кордоне и стоит?

      – Стоит, мать. С праздника не бывал. Намедни с Фомушкиным рубахи послала. Говорит: ничего, начальство одобряет. У них, баит, опять абреков ищут. Лукаша, говорит, весел, ничего.

      – Ну и слава Богу, – говорит хорунжиха. – Урван – одно слово.

      Лукашка прозван Урваном за молодечество, за то, что казачонка вытащил из воды, урвал. И хорунжиха помянула про это, чтобы с своей стороны сказать приятное Лукашкиной матери.

      – Благодарю Бога, мать, сын хороший; молодец, все одобряют, – говорит Лукашкина мать. – Только бы женить его, и померла бы спокойно.

      –