– Геральт, – шепнула королева.
– Да, королева, ты не ошиблась. Дани! Ты дашь мне то, что уже имеешь, но о чем не знаешь. Я вернусь в Цинтру через шесть лет, чтобы проверить, было ли Предназначение ко мне благосклонно.
– Паветта, – раскрыл глаза Дани. – Неужели ты…
– Паветта! – воскликнула Калантэ. – Ты… Неужели…
Принцесса потупилась и покраснела.
А потом ответила.
Глас рассудка V
– Геральт! Эй! Ты здесь?
Геральт оторвался от пожелтевших шероховатых страниц «Истории мира» Родерика да Новембра – интересного, хоть и несколько спорного произведения, которое изучал со вчерашнего дня.
– Я здесь. В чем дело, Нэннеке? Я тебе нужен?
– К тебе гость.
– Опять? Кто на сей раз? Дюк Эревард собственной персоной?
– Нет. На сей раз Лютик, твой дружок, шалопай, трутень и бездельник, жрец искусства, блистающая звезда баллады и любовных виршей. Как обычно, осиянный славой, надутый, словно свиной пузырь, и пропахший пивом. Хочешь его видеть?
– Конечно. Это ж мой друг.
Нэннеке, вздохнув, пожала плечами.
– Не понимаю такой дружбы. Он – полная тебе противоположность.
– Противоположности сходятся.
– Ясно. Вот, изволь, шествует, – указала она движением головы. – Твой великий поэт.
– Он действительно великий поэт, Нэннеке. Думаю, не станешь утверждать, будто не слышала его баллад.
– Слышала, – поморщилась жрица. – А как же. Ну что ж, я в этом не разбираюсь, возможно, умение ничтоже сумняшеся перескакивать с волнующей лирики на непристойное свинство как раз и есть талант. Ну ладно. Прости, я вынуждена уйти. Мне не хочется слушать ни его виршей, ни вульгарных шуточек. Я сегодня не в настроении.
Из коридора донесся заливистый смех, треньканье лютни, и на пороге библиотеки возник Лютик в лиловой курточке из толстого сукна с кружевными манжетами, в шапочке набекрень. Увидев Нэннеке, трубадур преувеличенно почтительно поклонился, метя по полу приколотым к шапочке пером цапли.
– Мое глубочайшее почтение, э, почтеннейшая матерь, – дурашливо запищал он. – Хвала Великой Мелитэле и жрицам ее, сосудам добродетели и мудрости…
– Перестань паясничать, Лютик, – фыркнула Нэннеке. – И не именуй меня матерью. При одной мысли, что ты мог бы быть моим сыном, меня охватывает ужас.
Она повернулась и вышла, шурша длинным платьем. Лютик, строя обезьяньи рожицы, изобразил поклон.
– Ну ничуть не изменилась, – сказал он добродушно. – По-прежнему не воспринимает шуток. Взъярилась на меня за то, что, приехав, я немного поболтал с привратницей, этой премиленькой блондиночкой с длинными ресницами, девичьей косой аж до складненькой попочки, не ущипнуть которую было бы грешно. Ну я и ущипнул, а Нэннеке, которая в этот момент