Михаил Лермонтов. Один меж небом и землей. Валерий Михайлов

высоким

      Я на земле воспламенен…

(«К***», 1830)

      Разумеется, это земное, блаженных времен крепостного права, не имело у Лермонтова никакого отношения к той сильнейшей страсти, которой он жил.

      Молодой поэт то трезво остерегает себя:

      Страшись любви: она пройдет,

      Она мечтой твой ум встревожит,

      Тоска по ней тебя убьет,

      Ничто воскреснуть не поможет.

(«Спасение», 1830);

      то сознает свое полное бессилие перед тайною чувства, дарующего не только страдание, но и недолгое забытье:

      Как я хотел себя уверить.

      Что не люблю ее, хотел

      Неизмеримое измерить,

      Любви безбрежной дать предел.

      Мгновенное пренебреженье

      Ее могущества опять

      Мне доказало, что влеченье

      Души нельзя нам побеждать;

      Что цепь моя несокрушима,

      Что мой теперешний покой

      Лишь глас залетный серафима

      Над сонной демонов толпой.

(«К себе», 1831)

      Порой, исподволь лелеемый, идеал, как мираж, очаровывает поэта, но он не в силах позабыть обманную природу видения:

      Я видел тень блаженства; но вполне,

      Свободно от людей и от земли,

      Не суждено им насладиться мне.

      Быть может, манит только издали

      Оно надежду; получив, – как знать? —

      Быть может, я б его стал презирать

      И увидал бы, что ни слез, ни мук

      Не стоит счастье, ложное как звук.

      Кто скажет мне, что звук ее речей

      Не отголосок рая? что душа

      Не смотрит из живых очей,

      Когда на них смотрю я, чуть дыша?

      Что для мученья моего она,

      Как ангел казни, богом создана?

      Нет! чистый ангел не виновен в том,

      Что есть пятно тоски в уме моем…

(«Я видел тень…», 1831)

      Ангел казни лишь на миг вновь мнится ему чистым ангелом; но уже вскоре, в другом стихотворении, видение меркнет и исчезает совсем:

      Я не люблю тебя; страстей

      И мук умчался прежний сон;

      Но образ твой в душе моей

      Все жив, хотя бессилен он;

      Другим предавшися мечтам,

      Я все забыть его не мог;

      Так храм оставленный – все храм,

      Кумир оставленный – все бог!

(«Я не люблю тебя…», 1831)

      А вот уже и развязка чувства, исполненная трезвой, безотрадной горечи:

      Ответа на любовь мою

      Напрасно жаждал я душою,

      И если о любви пою —

      Она была моей мечтою.

      Как метеор в вечерней мгле,

      Она очам моим блеснула

      И, бывши все мне на земле,

      Как все земное, обманула.

(«Стансы», 1831)

      Следом – уже гордая отповедь самой сильнейшей страсти, вернее ее предмету, перечеркивающая прежние чувства:

      Я не унижусь пред тобою;

      Ни твой привет,