«Это лучше „Волги“», – смекнул Бурштейн.
Тот факт, что в последний раз он сидел в седле в шесть лет, да и то на пони, под неусыпным надзором мамы-Бурштейнихи, его смущал мало. Впрочем, лейтенант Бурштейн был человеком крайне обстоятельным и решил обезопасить себя на все случаи жизни. С аккуратностью самоубийцы он сложил свой плащ на скамейку и вынул наручники.
Как все-таки устроен этот еврейский мозг! Хоть Эйнштейн, хоть Бурштейн… Понимая, что относительно лошади он неустойчив, то есть неусидчив, а попросту говоря, может с нее гробануться, он решил к ней себя приковать. Этакий лейтенант на галерах. И таки приладил один браслет к затылочному ремню уздечки, а второй – к слегка ослабленному собственному брючному ремню. Тянет вперед, зато держит намертво и амплитуда раскачки минимальная. Сапоги в стремена сами легли, только вот выпрямиться полностью не получилось. Так и склонился над седлом в позе «жокей», зад отклячив, и с некоторым сомнением взялся за поводья.
Мираж удивленно скосил лиловый глаз. Бурштейн неуверенно ткнул сапогом в конский бок лошади. Мираж команды не понял и на всякий случай переступил с ноги на ногу. Бурштейн по мере возможности приосанился и дернул, да так, что натянул щечные ремни и трензель вонзился в рот бедному Миражу. А делать этого ни в коем случае нельзя, лошадь от боли может дать свечку.
Дальше – как по писаному. Мираж – на дыбы и в галоп, прикованный Бурштейн – сначала на небольшую высоту в воздух, а потом – причинным местом о переднюю луку твердого офицерского седла. И понеслись. У обоих от боли глаза со сковородку. Не чувствующий управления Мираж с Бурштейном, частично лишенным мужских качеств, Пегасом летел в сторону той же лесополосы – только не со стороны Лиелупес, а по Слокас.
В эту звездную июньскую ночь произошел неизвестный науке астрономический казус. Созвездию Гончих Псов и созвездию Пегаса суждено было сойтись в одной точке – у самой лесополосы, где в этот момент происходило вот что…
Сначала было даже весело. Казалось, папоротника в лесу много, удача вот-вот улыбнется нам, и мы героями-победителями вернемся домой.
Но потом голод и холод стали брать свое, и я неуверенно начал проситься домой. Любашин голос приобрел сусанинские интонации:
– Еще немного – он там, за теми деревьями!
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».