Обращаясь к сокровенным, глубинным аспектам русской традиции, нас будет интересовать в первую очередь именно аспект веры как формообразующей субстанции для этноса и его культуры. А в рамках культуры самое пристальное внимание наше будет уделено архитектуре и ее национальным особенностям, что далеко не случайно.
«Россия, – справедливо заявляет выдающийся исследователь русского искусства Игорь Грабарь в своей «Истории русского искусства», – по преимуществу страна зодчих. Чутье пропорции, понимание силуэта, декоративный инстинкт, изобразительность форм наводят на мысль о совершенно исключительной одаренности русского народа».
Даниил Андреев в «Розе Мира» дает позитивно ясное и одновременно глубоко одухотворенное видение роли архитектуры в истории Руси, в истории ее исторического паломничества от крещенских вод Днепра до града Небесного: «…В то время, как национальная духовная интуиция во многих других метакультурах выражала свое знание о бытии … преимущественно на языке легенд, Россия начинает выражать духовное знание о своем небесном первообразе и двойнике – России Небесной – на языке другого искусства: зодчества. С XI до XVIII века все очаги русской духовной и особенно религиозной жизни с поражающей нас последовательностью стремятся к развитию, совершенствованию и повторению одного и того же образа. Это архитектурный ансамбль, осью которого является белый кристалл – белый собор с золотыми куполами и столпообразной колокольней, вокруг него сонм часовенок и малых церквей, часто многоцветных, но почти всегда златоглавых; далее – палаты, службы и жилые хоромы и, наконец, кольцо могучих защитных стен с башнями. У их подножия – излучина реки.
Этот мотив возникает над Днепром в начале XI столетия, сейчас же повторяется над Волховом, а затем варианты его начинают множиться: во Пскове, Смоленске, Владимире, Переславле, Чернигове, Ростове, Коломне, Нижнем Новгороде, Устюге, в Троице-Сергиеве, в больших и малых городах и совсем без городов, во множестве монастырей и кремлей; в следующие эпохи он достигнет своего апофеоза в Кремле Московском.
Над этим стоит задуматься. Вряд ли увенчалась бы успехом попытка исчерпывающе объяснить это явление одними соображениями военно-политическими, техническими, даже общекультурными. Другие страны, расположенные в сходных географических условиях, в эпоху тех же феодальных отношений и, если можно так выразиться, в схожих религиозных климатах, создали, однако, совсем другие художественно-мистические символы, другие эстетические образцы и, в частности, архитектурные каноны. Архитектурный ансамбль вообще далеко не везде перерос в первенствующий символ, в синтетическое отражение трансмифа, в каменное подобие «Града взыскуемого». В такой символ он перерос в Египте и Вавилоне, в Индии и некоторых странах буддизма, в Афинах, но этого не случилось ни в Иране, ни в Японии, ни в североиндейской культуре, и даже о таковом значении средневековых аббатств