Так вот, философия испокон веков относит сознание к идеальным свойствам материальных объектов и тем самым делит мир на две равно существующие стороны – материальную и идеальную. Для того стихийно сложившегося понимания действительности, которым пропитано естествознание, когда все наши практические достижения обязаны своим появлением именно материальной стороне событий, идеальное – нечто вроде жупела или присказки, которая маячит где-то вдалеке и не имеет никакого отношения к космическим, биологическим и информационным технологиям, на которых естествознание в наши дни сосредоточено. Вся ограниченность и немощность наук заключается в том, что идеальное им не по зубам. И не отрицая его наличия, они, тем не менее, счастливо без него обходится. Вечный вопрос первичности материи или духа естествознание не тревожит.
Но он тревожит философию. Казалось бы, есть что-то унизительное в этом признании идеальности сознания, признании собственного бессилия. Может быть, это действительно потустороннее свойство, хотя и выражающее материальные процессы. А может быть, это проявление вето, наложенного природой, согласно которому самовосприятие, самоощущение себя каждым уровнем материи невозможно.
Как Солнце не ощущает себя сгустком плазмы, а лошадь не способна выбирать свои инстинкты, так и мысль, наверное, не может распознать себя, и вынуждена говорить о своей возвышенности и познавать только то, что ниже ее на шкале развития. Мы следуем запретам природы, наивно полагая, что причина в ином, утверждаем собственную идеальность и мало того, распространяем ее окрест.
То жалкое состояние, в котором мы в данном случае находимся, говорит не столько о нашем хитроумии, сколько о глубоком заблуждении, в которое мы порой погружаемся, и о действительной глубине явления, которое скрывается в этой нашей способности.
Мы привыкли считать себя владыками природы. Живое и мертвое на Земле повинуется нашей воле. И полагая разум причиной нашего взлета, мы абсолютизируем его, возвышаем над всем, что есть, считаем его немеркнущей