– Дилан, Хендрикс, Стрейзанд, “Питер, Пол и Мэри”, Саймон и Гарфункель, Джоан Баэз – все они начинали в Виллидж, в барах моего квартала. Разве этого мало, чтобы хотеть здесь жить?
И Вэлери, совершенно не желавшая с ним спорить, послушно отвечала:
– Конечно нет!
Когда она расхваливала ему комфорт небоскребов, возвышавшихся в считаных кварталах отсюда, Эндрю отвечал, что жизнь на стальном насесте его не прельщает. Ему подавай уличный шум, сирены, гудки таксистов на перекрестках, скрип видавшего виды паркета, бульканье и урчание в батареях отопления, скрежет входной двери… Все эти звуки напоминали ему, что он жив и его окружают люди.
Как-то раз, вернувшись с работы домой, он выпотрошил шкафы и перевез большую часть своих пожитков на местный мебельный склад. Распахнув перед Вэлери гардероб, он объявил, что необходимость в переезде отпала, так как теперь у нее полно места.
В марте Эндрю получил от главного редактора задание провести новое журналистское расследование в продолжение предыдущего, которым он прославился. Он тут же впрягся в работу, радуясь шансу побывать в Аргентине.
В первых числах мая, возвращаясь из Буэнос-Айреса с приятной мыслью, что вскоре снова туда отправится, Эндрю не нашел другого способа оправдаться перед Вэлери, кроме как предложить ей за ужином выйти за него замуж.
Сначала она подозрительно его разглядывала, потом расхохоталась. А он растерянно смотрел на нее, осознавая, что переполнен счастьем от своих собственных слов, сказанных экспромтом, без размышлений.
– Ты ведь несерьезно? – спросила Вэлери, утирая слезы.
– Почему несерьезно?
– Потому что мы с тобой вместе всего ничего, каких-то несколько месяцев. Маловато для такого решения.
– Вместе мы уже целый год, а знакомы с детства. Тебе не кажется, что у нас было достаточно времени, чтобы определиться?
– То есть перерыв в каких-то двадцать лет – не в счет…
– Для меня тот факт, что мы встретились в юности,