Как правило, во всех аналитических морфологиях прошлое слишком установлено, поистине «заморожено», чтоб рационалистический крайнезападный ум мог позволить себе роскошь ностальгирования. Это тем ироничнее, что именно в исторических и историографических науках множественная неопределенность интерпретаций-реализаций сопряжена с запретом на сослагательное наклонение. Разумеется, в отличие от более «устаканенных» наук вроде тех же естественных, славящихся леммами невозможности вроде запрета Паули на нахождение двух одинаковых частиц на одной орбите (при неважности конкретной траектории по Фейнману и неопределимости одновременно скорости и направления по Гейзенбергу), в науках «нечетких» – характеризуемых более сложной материей, как и повышенными требованиями к размеру выборки либо «величине эффекта» ввиду недостаточности критерия статистической значимости – по какому-то халатному недогляду условность перцепций выглядит и вовсе преизбыточной. Мало того, что зачастую довольствуются точечным подходом к изучению событий (в лучшем случае рассматривая точки как «кейсы»), редко где заявлена причинно-следственная канва помимо корреляций либо антецедентности.
Гвидову предстояло еще, спустя годы, открыть к своему изумлению то, как, на фоне ускользания искомого, оное обреталось в ответ на его шутки и неуклюжие каламбуры. Взять хоть, к примеру, его тактику «клея» в уже неюные годы, которая явно нуждалась в смене на фоне знакопеременности эффекта. Так северозападная стратегия, сводящаяся к формуле: «не извлекать уроков, а навлекать на других свои следствия, подымая ставки и тщась компенсировать их безудержным прокатным станом», – неизменно от ограниченного присутствия приводит к широкомасштабному увязанию в собственном дерьме по мере того, как хвост начинает вилять собакой, а игра – выходить из-под контроля, превращаясь в самостоятельного игрока (отнюдь не chance player) и своеобразно реагируя на ресурсное наращивание, отчего-то более не обеспечивая монотонной динамики-зависимости успеха. Подобно сему и любовница, испробовав все стратегии, приходит к последней: заставить ревновать, тщась вернуть настоящими изменами и недоумевая: «Как это он еще не понял, кого теряет?!» Наиболее крупный их просчет – Великая революция. Не одобрили буйного роста в 1913—подсунули войну; не одобрили ожидаемых побед – подсунули переворот под благовидными предлогами и по универсальным лекалам. Одного не учли, даже играя вдолгую и разогревая толпу диффамационными мифами: за первыми бесноватыми и бесам (которым суждено было и самим быть скормленными их же ваалу, или, по Достоевскому, подобно свиньям, ринуться в пучину) придут поколения, которым придется разгребать, возводить, превозмогать и побеждать. Северозападники дали всем евромонархиям рухнуть, укрепившись на троне и шатая друг друга подобно кочевым улугбекам