Грубоватое слово «папаша» согрело мое сердце, и я согласился пройтись. Празднество меня в тот день не интересовало, хотя я был рад, что ребенок выбрал лучшее время для появления в этом мире. Родись он, скажем, в апреле – и его облако, погостив пару дней, растворилось бы в прохладном весеннем воздухе. Но в холодную пору облако не исчезнет – полгода оно будет согревать собой розового младенца и улетит с облачными собратьями в свой срок.
Подняв воротник плаща, я бродил по улочкам, едва замечая волшебное небесное разноцветье. Повсюду обнимались юные парочки, играли шариками гномы-жонглеры. Какой-то неумелый музыкант неутомимо терзал увесистую железную дудку, похожую на водосточную трубу, и она издавала пронзительные скрипучие звуки. Фальшивая мелодия злила, тревожила меня и казалась предвестием несчастья. Чтобы успокоиться, я заглянул к приятелю Марку, тогда еще молодому неопытному учителю. Его жена Лиза тоже ждала ребенка – через месяц родилась Анна-Виктория, Вишня.
Марк – не по годам мудрый, спокойный и сильный, усадил меня за стол, заварил чаю с мятой. Он угощал яблочными пышками, да у меня кусок не лез в горло. Увидев, что я волнуюсь куда больше, чем перед решающей битвой, он посоветовал пригласить к Мее врача. «Нет, что ты! Мея доверяет только Клариссе!» – возразил я. «Другое мнение не будет лишним. Я непременно позову к Лизе доктора, когда придет время», – ответил Марк.
Я не послушал товарища. Как же я пожалел об этом!
Умиротворенный дружеской беседой, я поспешил домой. Мне думалось, что там, за зеленой колышущейся занавеской, счастливая Мея уже прижимает к груди крошечного, похожего на меня мальчика.
В подвале томились бочки с вином. Накануне я самолично напек пирогов – и мясных, и сладких. Во всех красках я представлял эту восхитительную картину – как выскакиваю на крыльцо, едва удерживая тяжелые блестящие противни с пирогами, и кричу во весь голос, на весь мир: «Угощаю! Всех угощаю! У меня сын!»
Но, едва ступив на порог, я услышал не звонкий голос младенца, а горькие стенания Меи и писклявые истеричные уговоры Клариссы. Не снимая тяжелых сапог, я ринулся в закуток – и в ужасе увидел, что встрепанная Кларисса стоит возле окна и держит что-то, похожее на завернутое в тряпки куклу.
– Покажи! – Я рванулся к Клариссе, но та крепче прижала белый сверток.
– Что ж вам смотреть? – ворчливо вскинулась она. – Смотреть-то чего, говорю? Я заберу это, отнесу Колдуну, чтобы предал земле по всем правилам. Малец получился мертвым, облако не спустилось – стало быть, не человек это, а, как бы сказать, кожура! Как яичная скорлупа, как кожица от яблока. А кожуру-то что жалеть, ась? Души-то в ней нету!
– Нет, это ты кожура, бездушная курица! – взревел я. – Дай мне ребенка!
– Что ж вы кричите, господин, что ж вы кричите! – взвизгнула Кларисса, неловко отодвигаясь – видно, вспомнила, что я воин, а не мешок с картошкой. – Вашему горю сочувствую, но я же в нем неповинна!
– Она правда не виновата, Вадим, – сквозь слезы проговорила