Это касается почти всех пациентов – по крайней мере, сейчас. Люди приемного покоя – особый народ, странное племя, потерявшиеся мальчики Питеры Пэны, только с зависимостями и хроническими болезнями. Когда им некуда идти, они оказываются здесь.
С нами.
С теми, кто работает в приемном покое.
С еще одним народом, потерявшимся в пространстве между нот.
А теперь я расскажу о нас: о врачах, медсестрах, санитарах и администраторах приемного покоя. Не о тех, кто приходит на пару месяцев и сбегает, выбирая новую работу в другом месте. Не о них – они нормальные люди. За них можно не беспокоиться.
Я расскажу о тех, кто пришел сюда и так и не ушел. Для кого приемный покой стал работой.
Вот, например, Том. Сегодня он дежурный мед-брат. Ему уже далеко за шестьдесят. Невысокий, лысеющий, непрерывно курящий и глотающий нитроглицерин ветеран Вьетнама. За тридцать лет работы он стал настоящим виртуозом языка приемного покоя. В одном его предложении больше ругательств и проклятий, чем в речи большинства людей за неделю. Лексикон его настолько ярок и образен, что я в обществе Тома часто теряю дар речи. Он настоящий художник слова, маэстро Мальстрема[3] экстренной медицины. Когда увидите его, спросите, как прошла смена, – или, выражаясь его языком, «чертово шоу». Но когда этот человек входит в палату пациента, он мгновенно становится истинным профессионалом.
Он тоже наркоман. Только у него другой наркотик – приемный покой.
Однажды мы разговаривали об этом. Мне было плохо, работа меня доконала. Бесконечная бойня выбивала меня из колеи так часто, что мне уже не хотелось возвращаться. Мне хотелось уйти, покончить с этим. Работать с девяти до пяти, отдыхать по выходным, как весь остальной мир. Я устал от пространства между нот, которое я делил с другими наркоманами в три часа ночи с понедельника на вторник. Я чувствовал себя в ловушке и не мог выбраться.
– Вы не сможете уйти, док, – сказал мне Том. – Да, конечно, можете попытаться. Возможно, это вам сейчас и нужно. – Он закинул таблетку нитроглицерина под язык: стенокардия не давала ему покоя. – Но это место меняет людей. Оно ловит нас на крючок, и когда такое случается, отсюда уже не уйти.
Я покачал головой. Я думал, что это не про меня. Я думал, что он ошибался, и мне-то удастся уйти. Я ушел – взял полугодовой академический отпуск. Но не прошло и двух недель, как мне сделалось плохо. Весь мир вокруг стал серым, скучным, заурядным, упорядоченным… и, что хуже всего, предсказуемым.
Врач скорой качал дыхательный мешок и что-то кричал водителю. Я видел лишь мельком, буквально секунду, и машина скрылась вдали. Я стоял на тротуаре и смотрел им вслед. Прошла минута. Собака заволновалась. Мимо прошествовала пожилая пара, вышедшая на утреннюю прогулку. Мужчина вежливо кивнул, женщина улыбнулась. Я поздоровался, они поздоровались в ответ. Аккуратные старички с хорошей кожей и идеальными зубами, крепкие и энергичные.
Во дворе напротив на идеально подстриженном газоне