– Скоро шесть. Утро, – сказал он, а затем поглядел на меня и пояснил: – Нелегко, батенька. Монокль-то потерялся, теперь дальше носа ничего не вижу.
Священник самым тщательным образом прочистил горло и вдруг начал:
– Отче наш, Иже ecu на небесех!
– Встать всем! Быстро! – приказал Стриженов, подскакивая на ноги.
– Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя яко на небеси и на земли… – подхватили мы, несколько недоумевая, но уже через несколько мгновений – тверже и дружнее.
– …хлеб наш насущный даждь нам днесь…
От слов молитвы, с которой начинался каждый день на «Кречете», стены тюрьмы задрожали, словно неприступный Иерихон от трубного зова. Никогда еще раньше и ни тем более позднее мы не обращались к Богу столь искренне и упоенно. Это были первые слова, с которыми мы вошли в незнакомый доселе мир. В них была наша суть, наша истина; в них была заложена наша судьба, наш нелегкий путь и в них же – залог грядущих побед.
– … и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должникам нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукавого…
…В моей памяти они навсегда останутся такими, какими были в тот момент. Низкорослый, но мощного телосложения отец Савватий. Стриженов – дубленный всеми ветрами старый моряк, великан и бородач. Северский… мой ровесник, хват и денди, с него тогда еще не осыпалась шелуха аристократичности. Гальванер Лаптев – маленького росточку, крутобокий, с черными бегающими глазами и аккуратными усиками под много раз ломанной в драках картофелиной носа…
В дальнейшем мне часто приходилось худо. Порой я мучился сомнениями, порой не давала покоя совесть. На моих руках умирали от кровоточащих ран друзья, и сам я оказывался на грани, когда, казалось, смерть не пощадит и не обойдет стороной. Тогда я вспоминал эти минуты, лица окружавших меня людей, духовную связь, от которой вокруг нас словно светился воздух, и лихо отпускало сердце, становилось легче дышать, тело покидала малодушная дрожь, и наполнялось оно, словно сосуд, мужеством, ниспосланным с Небес, ибо больше ему было взяться неоткуда…
– И все-таки, отец Савватий, – обратился я к священнику после молитвы, когда все расселись, – при более благоприятных обстоятельствах я бы хотел осмотреть ваши аденоиды. Слишком уж сильно вы говорите в нос.
– Сын мой, – изрек отец Савватий, – я готов принять это мученичество. Быть может, в привычной для тебя атмосфере лекарств и препаратов ты решишься наконец исповедаться.
Я опустил глаза: что тут скажешь? Я – грешник. Обряды соблюдаю не столь ревностно, как это делают, например, мои родители. А нашему священнику – иеромонаху Александро-Невской лавры – палец в рот не клади. Грамотный да прыткий, такой мигом епитимью пропишет.
Со стороны замаскированных дверей раздался громкий щелчок. Мы мгновенно подобрались. В руках Северского блеснула сталь кортика.
– Северский! –