Оля. Елена Глушенко

ворвалась в ординаторскую.

      – Сурков! Гляди, что мне подарили!

      Он отложил бумаги и взял у меня коробку.

      – Ого! Это кто это так расщедрился?

      – Поклонник.

      – Какой поклонник? У тебя нет поклонников. Только больные. Я – твой единственный поклонник, – заявил этот нахальный тип.

      – Ошибаетесь, господин Сурков.

      Я отобрала у него коробку и погрузилась в изучение своего сокровища. Телефон был такой маленький, такой хорошенький, такой черненький! У меня в жизни никогда не было ничего подобного!

      – Дай, я занесу в него свой номер.

      Он потянулся к моей драгоценности.

      – Убери руки, – увернулась я. – С чего это ты взял, что мне нужен твой номер?

      – Как будущий муж я имею право… – начал этот зануда.

      Нет, ну держите меня семеро!

      – Кто? – спросила я уничижительным тоном. – Забудь, Сурков. Если я решила пожить у тебя несколько дней, это вовсе не означает, что я собралась за тебя замуж.

      Он обиделся.

      – Ты меня просто используешь, – заявил он, надув губы.

      Ну, что на это сказать? Врать я не умею, да и не люблю. Поэтому пришлось говорить правду.

      – Нет, Паша. Я тебя не просто использую. Я тебя использую с удовольствием. Потому что ты мой самый лучший, самый надежный, самый верный друг.

      И для подтверждения своих слов я его поцеловала. Очень крепко и очень по-дружески.

      – Ты все-таки выйдешь за меня. Когда-нибудь, – сказал он убежденно. – И я сменю фамилию.

      …

      – Уважаемые посетители! Ваше время истекло.

      Я заглянула в седьмую палату.

      Женщина в накинутом на плечи халате поднялась с постели и стала прощаться с мужем, который поступил в отделение сегодня утром.

      У своего окна дед Игнат с упоением хрустел яблоком.

      – Где вы взяли яблоко? – с ужасом спросила я. – Вам же нельзя!

      – Унуча принесла, – ответил он с набитым ртом.

      Я попыталась отобрать у него огрызок, но он со скоростью звука сунул его в рот. Удивительно, но, похоже, у него все зубы были до сих пор целы.

      В растерянности я не знала, что делать.

      – Игнат Захарович, вы – сплошное нарушение внутреннего распорядка, – сказала я беспомощно.

      – Унуча, мне девяносто два года, – заявил дед Игнат, прожевав остатки яблока. – Сколько, по-твоему, мне еще осталось радоваться? Так что не мешай, Христа ради. Лучше убери-ка это в холодильник.

      И скрюченным пальцем он показал на пакет, лежащий на тумбочке возле его кровати.