Думал ли он год назад, когда играл скромную свадьбу с Милидой в тервижском селище, что эта женитьба самым выгодным образом скажется на его нынешним княжеском положении? Кто мог предположить, что здесь, в тысяче верстах от Сурожского моря он встретит противника в лице града Хемода, чьи жители аборики говорят на том же готском языке, что и тервиги. И как весьма кстати придется наличие в его войске тервижской сотни, чтобы все закончилось выдачей хемодцами двух сотен кутигурских детей-заложников и выплатой дарникцам богатой дани.
Замириться-то хемодцы замирились, вот только свои ворота по-прежнему держали для обосновавшихся поблизости чужаков на запоре. С огромным скрипом удалось наладить лишь малый торговый обмен. Впрочем, абориков с их закрытым образом жизни можно понять. Во всей бескрайней Яицкой степи не было ни одного кочевника, кто бы относился к ним с симпатией, поэтому только предельная осмотрительность помогала выживать их городу-государству, как называли такие поселения ромеи.
Однако обосновавшееся рядом словенское становище с крепостными валами и деревянными избами мало походило на степное кочевье, и любопытство брало свое. Скоро тех немногих тервигов во главе с сотским Сигибердом, что допускались внутрь Хемода для торговли, стало не хватать и захотелось более тесных связей. А что может быть доверительней приезда в их город княжеской жены, тем более тервижки по крови?
– А если они возьмут и прямо на твоих глазах четвертуют и Милиду, и Альдарика, как они делали с кутигурскими детьми? – стращали Дарника воеводы.
– Ну придется найти новую жену и родить нового наследника, делов-то! – усмехался им в ответ князь. Несмотря на десятилетний воеводский опыт, ему было всего двадцать пять лет, и веселые слова с его уст срывались чаще, чем суровые и важные.
И вот первая ночь без жены. Дарник протянул руку к водяным часам, поплавок-указатель показывал пять утра. А вдруг там действительно, в Хемоде кто-то сейчас обижает его жену? Ну ведь не безумцы же аборики? Ведь уже испытали на себе действие его камнеметов, и это при самом спокойном отношении. Что же будет, если князь по-настоящему рассвирепеет? А с другой стороны, зачем они столь настойчиво хотели заполучить княгиню с княжичем в свои руки?
Вчера воевода-помощник Корней сообщил, что ратники уже перестали его называть Дарником Хитрым и снова вернулись к старому прозвищу – Дарник Рыбья Кровь. От приятных воспоминаний насчет своей хитрости князь улыбнулся. Когда по весне херсонский мирарх Леонидас и хазарин-иудей Самуил на берегу Сурожского моря едва ли не пинками побуждали его отправляться за Итиль-реку побеждать хищных кутигур, они, наверно и в самом кошмарном сне не могли предположить, чем это обернется. Неосторожно согласились даже с тем, чтобы он со своими словенами мог остаться потом княжить в этих степях.
– Давай-давай, делай что хочешь, только быстрей возглавляй войско и иди побеждай орду, как ты это умеешь.
Кутигуры же вместо того, чтобы отчаянно сражаться с вторгнувшимся к ним шеститысячным словено-ромейско-хазарским войском, попросили у него помощи, дабы вызволить из хемодского плена триста своих детей. А он человек уговорчивый, что его просят, то он и делает. Больше всех результатом недоволен был хазарский визирь-казначей Буним: за что платить словенскому князю и его ратникам тридцать тысяч дирхемов, если все ограничилось всего двадцатью пятью трупами в их союзном войске? А с другой стороны, как не платить, если набег кутигур на Хазарию предотвращен и обойденный вознаграждением князь мог уже сам объединиться с полюбившими его ордынцами? Чтобы прижимистому визирю было не так обидно, Дарник умудрился точно так же слупить оплату за свои ратные труды и с кутигур за освобожденных детей, и с осажденного Хемода за то, что полностью его не разрушил. Первые заплатили овцами, коровами и юртами, вторые – дирхемами, малахитовыми вазами и строительными бревнами. За что его, князя, и прозвали тогда Дарником Хитрым. Ведь никогда еще ни один воитель-наемник не получал столь великой добычи за столь малые ратные усилия!
Внизу на первом ярусе послышалось какое-то движение, будто кто-то тащил что-то тяжелое. Там располагалась гридница на шестерых караульных. Один из них обычно устраивался на полу поперек входной двери, чтобы снаружи никто не мог незаметно войти, а остальные с удобствами отсыпались на тюфяках на широких лавках гридницкой.
В ночной тиши самый тихий звук возрастал втрое. Вот прошли осторожные шаги, остановились, что-то прошелестело, еще шаги и скрип входной двери. «Куда это он?» – подумал князь. Малую нужну справляли в поганое ведро прямо в гридницкой и только по большой выходили во двор. Наверно, тот, кому приспичило, просто оттянул лежащего на полу в сторону от двери. У них там всегда кроме очага горел масляный светильник, чтобы сподручней было зажигать свечи на княжеском верху. И в щели откидной двери на верхнем ярусе постоянно виднелась тонкая полоска слабого света. Но сейчас из этой щели вдруг полезли вверх струи дыма. Пожар!!
Рыбья Кровь вскочил и кинулся к двери. Едва приподнял ее, как лицо обдало дымным жаром. Внизу горела большая куча соломы.