Ежели Щур зовёт, значит – на дело. Уж лучше воевать, чем с внуками – правнуками сидеть. Ага… Посидишь с ними… как же… В мыле весь будешь от эдакого сидения… И никакой ворог уже не страшен…
Воевода встречал гостя у ворот:
– Иди, обнимемся, старый чёрт, – не изменилось приветствие за долгие годы, не стёрлось, не износилось.
Улыбнулся Ефим во весь рот, радостно. Показал сразу все вставные зубы, красивые, каких и у молодого не было – вкривь и вкось росли свои-то:
– Не берёт тебя время, воевода! Ни морщин, ни седины за столько-то годков не нажил. И зубы все свои. И стать молодецкая при тебе. Небось, молодухи заглядываются?!
– Они б загляделись, да Глафиры боятся, – подмигнул Щур старому товарищу, который при знакомом имени враз стал серьёзным. Честно говоря, и у него при виде миниатюрной супруги воеводы поджилки тряслись. Ещё неизвестно, что страшнее: сиденье с правнуками или недовольный взгляд Глафиры.
– Звал зачем? – перевёл разговор в деловое русло Ефим, входя в ворота и подходя к хозяину почти вплотную. Спросил тихо, чтоб никто, кроме воеводы, вопроса не услышал.
– Что в княжестве делается, небось, в курсе?! – вопросом на вопрос ответил Щур, и Ефим согласно кивнул в ответ. А кто ж не в курсе?! – Ну, тут тебе и ответ.
И опять кивнул молча бывший старшина. О чём тут говорить, когда и так всё ясно и понятно.
– Скоро Веденей подвалит, тогда и побеседуем, чтоб не повторяться, – тихо сообщил гостю хозяин. – Глафира стол в холодке накрыла, подальше от любопытных глаз.
– Да уж, – вздохнул Ефим чуть растерянно и печально, – то, что в нашем княжестве сейчас деется, и в ночных кошмарах видеть не хочется, не то что наяву.
Помолчали, покачивая в раздумье седыми головами.
– И почему всякий следующий правитель хуже предыдущего?! – горестно вопрошал Ефим, глядя на друга. – Ропщет народ, по углам шушукается. Князя шерстит в хвост и в гриву. А явится другой на престол княжеский, и задумаешься: хотели как лучше, а получили дерьма кучу …. взамен вполне приемлемой власти.
– Деньги, не иначе, дьявол изобрёл, – вздохнул и Щур. – Соблазняет людскую душу, искушает копейкой. Ломаются людишки перед деньгой, как гнилое дерево в бурю. И себе на смену производят такие же гнилушки. Всё меньше народу настоящего на земле – честного и неподкупного. Всё больше пустых оболочек, живущих с закрытыми глазами. Такими наш Гадина держится. И ему подобные душонки подлые. Способные лишь на удар из-за угла..
Пока они во дворе шептались да переглядывались, поминутно вздыхая, Веденей и подоспел.
Скрипнули ворота, бывший полковой кашевар вошёл во двор и плотно притворил за собой створки. Никого из слуг во дворе не было, значит, так им приказано – не высовываться.
Прикрыть ворота труд не велик, а защита от чужих глаз отменная. Раз даже слуг рядом нет, которым Щур доверяет как себе самому, значит, чужие глаза им тем более без надобности.
Кашу