Значит так и сказала, что де не пейте, не курите и не приводите девушек? – хохотала Фрида.
Ага, – вздохнул я, – Поэтому не могу позвать тебя в гости. Пообещал не приводить.
Странная она, – решительно рассудила Фрида, – Зажатая, что ли.
Принципиальная, – подчеркнул я.
А вы не принципиальный?
Не, – я махнул рукой, – Спаиваю же здесь школьниц.
Я выпускница, – быстро вставила девушка, – На первом курсе учусь.
Конечно, конечно.
Чтобы меня успокоить, на следующее утро девушка показала вполне реальный студенческий.
Я курирую проекты, – пояснила она, – Помогаю продумать концепт, кто-то вроде научного руководителя. Объяснять и рассказывать должны школьники, но Таис растерялась и только к концу смогла представить. Помнишь, она вначале вышла на сцену? И минут десять молчала?
Я подумал, это такая пауза. Художественная.
Паузы быть не должно.
У нее что же, неуд будет?
Нет, почему, какая-то речь у девочки получилась. Тройка, скорее всего. Просто это уже не в первый раз. Понимаешь? Ее так выгонят. Выходит и ни слова не говорит. Молчит или плачет. И приходится представлять нам.
Мы ночевали на даче Фриды. Где логичным образом не было никого. По дороге я купил нам фрукты и две шпажки шашлыка. Про то, как лежу под поездом, рассказывать не решался. Но оказалось, что я имею дело с девушкой диггером.
Ничего – это когда ты бредешь по туннелю. Сверху капает вода. В это время подыхает батарейка от фонарика. И пока ты ее меняешь или берешь запасной, в глаза тебе глядит то самое ничего.
Да, – кивнул я, – Аналогично, когда над тобой мчится очередной товарный состав.
Мы поняли друг друга. Домой вернулся спустя два дня. С двумя холстами, на которых вначале старательно пытался рисовать «Ничего», но в конце не выдержал и вывел прекрасный силуэт обнаженной Фриды.
Таис по-прежнему погружала меня в презрительное молчание, проходя мимо.
Я беседовал с твоим научруком, – сообщил я ей, убрав картины в ящик.
Таис вздохнула, ее губы дрогнули, она посмотрела на меня тяжелым и пустым взглядом, а потом, наконец, лицо ее порозовело, и она беспомощно выпалила громко и с отчаянием:
Вы гадкий человек! Я иду собирать вещи и возвращаюсь к ма… – она запнулась и полная тоски посмотрела на меня. Этот взгляд ясно говорил, что к маме она не вернется.
Что-то похожее на давно забытое ощущение совести всколыхнулось в груди, чувство, как будто бы отправляясь на дачу к Фриде, я, одновременно получая удовольствие, предавал истошно звавшее меня создание, надеявшееся на меня и верившее. Причем предавал уже неоднократно, решительно ставя свои интересы выше. Самозабвенно и со вкусом предавал.
Таис, – позвал я.
Она сидела, сжавшись в комок на диване, и не отвечала. На полу красовались листы с надписями, способными привести в восторг любого конструктивиста. Они складывались в нечто наподобие стихотворения:
– ничто