Сидит на бушприте милок-херувим
И Джека хранит от напастей.
Нату впервые предстоит вылететь из гнезда, и он слаб, несмотря на все твое укрепляющее влияние; что до Дана, его так и не удалось укротить. Боюсь, и не удастся, если жизнь не преподаст ему суровый урок.
– Он – славный малый, Джо, и я отчасти жалею, что он решил податься в земледельцы. Немного глянца – и он мог бы стать настоящим джентльменом, кто ведает, каких высот он достиг бы, оставшись здесь, с нами, – отвечал мистер Лори, облокачиваясь на стул миссис Баэр, как в добрые стародавние времена, когда им нужно было обсудить очередную тайную проказу.
– Это было бы небезопасно, Тедди. Работа и вольная жизнь, которую он так любит, превратят его в хорошего человека, а это куда важнее, чем даже самый яркий глянец: легкая городская жизнь таит для него слишком много опасностей. Природу его не переделаешь – можно лишь посодействовать тому, чтобы она развивалась правильно. Все прежние позывы все еще при нем, их необходимо сдерживать – или он погубит себя. Я это вижу отчетливо, при этом любовь к нам – его хранительный оберег, и мы должны сберечь эту связь до тех пор, пока он не возмужает или не обзаведется связью более прочной.
Миссис Джо говорила с большим жаром: Дана она знала лучше, чем кто бы то ни было, и прекрасно понимала, что ее жеребчик пока объезжен не до конца, связанные с ним надежды смешивались со страхами – она понимала, что такой человек никогда не сможет жить легкой жизнью. А еще у нее не было сомнений в том, что прежде, чем снова покинуть ее дом, он улучит тихую минутку и раскроет перед ней свою душу – и тогда она сможет должным образом предостеречь его или ободрить. Поэтому она выжидала, наблюдая за ним исподтишка, радуясь тому, как развились его задатки, мгновенно распознавая, какой именно ущерб нанесло ему человеческое общество. Ей очень хотелось, чтобы ее «подстрекатель» преуспел в жизни – ведь многие другие раньше предрекали ему нравственную погибель; она же давно усвоила, что люди – не глина, чтобы формовать их по собственному разумению, а потому довольствовалась надеждой на то, что из этого брошенного ребенка вырастет порядочный человек; на большее она не замахивалась. Да и эта надежда казалась призрачной – слишком много в нем было буйных замашек, неукротимых страстей и природного своеволия. Ничто не в состоянии было его сдержать, кроме единственной привязанности в его жизни: памяти о Пламфилде, страха огорчить верных друзей, гордости, более сильной, чем принципы, – эта гордость удерживала его от поступков, которые уронили бы его в глазах товарищей, испытывавших к нему любовь и восхищение, вне зависимости от всех его недостатков.
– Не