Труман, видя, что Герти занята подарком, оставил детей, а сам стал готовить чай.
– Ты его береги, Герти, не разбей! – сказал Вилли. – У нас была точь-в-точь такая статуэтка – пророк Самуил. Я нечаянно уронил ее, и она разбилась.
– Как ты его назвал? – спросила Герти.
– Самуилом.
– Что это значит – Самуил?
– Это имя ребенка, который здесь изображен.
– А почему он стоит на коленях?
– Он молится Богу.
Герти с недоумением рассматривала статуэтку и, казалось, была в большом затруднении.
– Боже мой, – сказал Вилли, – разве ты никогда не молишься?
– Никогда. А что такое Бог? Где он?
Вилли был поражен вопросами Герти. Он серьезно ответил:
– Бог на небесах, Герти.
– А небо – это там, где звезды? Хотелось бы мне побывать на небе!
– Если будешь доброй, попадешь на небо.
– Ну, тогда мне там не бывать! Я очень дурная. Нет никого на свете хуже меня!..
– Кто же тебе сказал, что ты такая дурная?
– Все. И Нэнси Грант, и другие.
– Нэнси Грант, у которой ты жила?
– Да, а ты откуда знаешь?
– Мне мама говорила. Она тебя ничему не учила и не посылала в школу?
Герти отрицательно покачала головой.
– Что же ты у нее делала?
– Ничего.
– И ничего не умеешь?
– Нет, умею. Умею поджаривать хлеб. Твоя мама мне показала.
Тут она вспомнила, что начала было поджаривать хлеб, да заболталась. Но все было уже готово, и дядя Тру подавал ужин.
– А я-то хотела сделать чай… – огорчилась Герти.
– Ну, не беда! – ответил старик. – Завтра ты все приготовишь.
У Герти на глазах выступили слезы; она очень расстроилась, но смолчала. Сели за ужин. Вилли так шутил и дурачился, что и Герти, забыв о том, что не она приготовила чай, от души смеялась, была весела и беззаботна. После чая она уселась рядом с Вилли и стала рассказывать ему, как она жила у Нэнси Грант. Не забыла рассказать и о своем котеночке. Дети, казалось, подружились. Сидя по другую сторону камина и покуривая трубку, Труман пристально смотрел на детей и внимательно слушал их болтовню.
Герти закончила свой рассказ и замолчала. Но вспомнив обо всем пережитом, она сжала кулачки и, размахивая руками, принялась бранить Нэнси Грант. Все самые грубые слова, какие она только слышала, полились из ее уст. Труман очень огорчился, он и представить не мог такую горечь и злобу в ребенке. Ему и в голову не приходило, что ее так трудно будет воспитывать. Глядя на сжатые кулачки, которыми она грозила Нэнси, призывая на ее голову всевозможные проклятия, он понял, что взял на себя тяжкий труд. Была минута, когда он даже несколько охладел к своей любимице. Вилли пытался остановить Герти, но напрасно: она не обращала на него внимания. Но мало-помалу злое выражение сошло с лица девочки, и когда Вилли, уходя, прощался с ней, она так ласково упрашивала его прийти снова, что мальчик сказал матери:
– Странная девочка! Правда,