казалось законным и правильным, потому что они с вами делились взятками, а когда их не стало и законный правитель начинает наводить порядок, вы вопите о беззаконии? Голову виновника вам захотелось? А о своей собственной вы подумали? Где она может оказаться завтра, вместе с вашим списком?» – Элмар перевел дыхание, опорожнил очередной бокал и продолжил: – Жак, это было жутко, можешь мне поверить. Шеллар орал минут десять. У всех дар речи пропал моментально. Даже у меня. Никто никогда не слышал, чтобы король так кричал. Он голос-то повышал в крайне редких случаях, сам знаешь. А тут… страшно было смотреть. Стоит, ладонями в стол уперся, бешеными глазами водит и орет. Боги, я никогда не подозревал, что у моего кузена такая луженая глотка! Он по каждому прошелся персонально, каждого ткнул носом в дерьмо и обложил матом в семь этажей. Генерала, у которого берут солдат для покушения на короля, а он знать не знает. Казначея, у которого в казне образовалась загадочная бездонная дыра и которого ждет личная королевская ревизия, и если он до тех пор эту бездонную дыру не заделает, свои претензии будет высказывать на том свете предкам. Наследников этих придурочных, которым оставили родовой замок, а они еще недовольны, наверно, хотят титула лишиться. Министра иностранных дел, который работает на три разведки одновременно и почему-то думает, что никто об этом не знает… Ну и прочих. Я испугался, что его сейчас еще и безумцем объявят, стал за камзол дергать, так и мне досталось. Дескать, первый паладин сидит тут для мебели, наследник называется, не имеет понятия, что творится в стране, и вином от него разит с утра. А я, между прочим, всего-то один бокал за завтраком выпил. Даже обидно… Все застыли, никто не шевелится. Ждут, чем это закончится.
– И чем же? – нарушил возникшую после этих слов паузу Жак.
– Тем, что начали лопаться стекла, которые тебе так покоя не давали. Никто их не бил, они сами полопались. Штуки три. Тогда его величество изволили опомниться и успокоиться. Снова поводил глазами по залу, посмотрел на окаменевшие физиономии и уже нормальным голосом добавил: «Я тут король или хрен собачий?» И знаешь, как-то ни у кого сомнений по этому поводу не возникло. Вот уж никогда не думал, что можно так напугать людей простым десятиминутным криком.
Безусловно, рассказ Элмара был невероятен уже потому, что ярость была Шеллару до сих пор не свойственна. При всех достоинствах, по части выражения чувств у его величества были с самого рождения определенные проблемы. И, в отличие от обычных людей, которые постигают смех и слезы, горечь утраты и восторженность любви в определенном возрасте, Шеллару каждое из них давалось с большим трудом. Либо, как это случилось когда-то со способностью смеяться, путем длительных тренировок, либо вот такими потрясениями.
– Как я понимаю, – улыбнулся Жак, – сегодня его величество научился гневаться?
– Ты смеешься… Мне тоже всегда было смешно, когда он говорил, что страшен в гневе, только никто этого не знает. А ведь на самом деле страшно. Я уж решил,
