После этого мы с удвоенной скоростью начали строить ресторан и оформлять документы; провели историко-культурную экспертизу, я ездил в Москву на прием к замминистра культуры и доказал, что никакой культуры в разрушенной асфальтовой площадке нет. Видимо, был убедителен и, получив согласие, уже достаточно легко победил Комитет по охране памятников СПб.
Еще мы с Мишей ездили в Мюнхен закупать оборудование для нашей будущей пивоварни. Приехали в какую то немецкую деревню, там в ангаре вся в паутине стоит пивоварня, причем немцы ее тоже покупали не новую и на разных заводах; на вопрос, работает или нет, нам оставалось только поверить на слово. Но тогда мы еще верили, что европейцы ведут себя в бизнесе честно всегда. Посмотрели, торганулись, в ближайшем ресторане отметили пивом же подписание контракта.
Едем назад, Миша просыпается и говорит: «А ты знаешь, что мы сейчас совершили самую большую сделку в нашей жизни?» – и заснул опять. Он вообще обладает уникальным свойством спать в любом месте в любой позе, отрубается мгновенно; а я сижу и думаю: он в деньгах имеет в виду? Ну да, мы никогда так много никому сразу не платили. Или, если говорить про значимость, эта сделка может изменить нашу жизнь? Мы до этого еще не варили пиво… и тоже заснул.
Наутро мы зачем-то поехали в Берлин. Утро было тяжелое, и мы что-то не рассчитали с деньгами. Их еле хватило на два билета, один суп и кружку пива в поезде. Вот так совершили свою первую серьезную сделку бизнесмены-пивовары. Потом нам деньги перевели «Вестерном», и все было нормально, но эта поездка на поезде! Голодные, уставшие после «самой крупной сделки», один суп на двоих и поезд, который тащился, не пропуская не только деревушки, но, как мне казалось, даже отдельных пассажиров, которые, стоя на путях, голосовали. Затем была большая стройка и все что с ней связано, затем я попал в больницу при более чем странных обстоятельствах.
Я поел в собственном ресторане грибного супа. Вкус мне показался немного странным, и уже наутро начались боли в животе. Потом возникла светобоязнь и палуба подо мной зашаталась, потом я уже с трудом ходил, стал плохо видеть: перед глазами пелена; лимфоузлы распухли везде, где они есть. В таком виде меня и привезли в больницу к знакомому врачу. Та, посмотрев анализ крови, перевела взгляд на меня и уже как-то по-другому спросила: а ты как себя чувствуешь-то? Впоследствии она пояснила, что с такой цифрой лейкоцитов людей живых не встречала за тридцать лет практики.
Меня сразу положили под капельницу и прокапывали несколько дней. Я засыпал – меня капали, просыпался – было то же самое; время потеряло границы, я перестал понимать, где ночь, а где день, не вставал несколько дней, есть не хотелось, все остальное не нужно. Пролежал так в больнице две или три недели, уж не помню. Потом ходил с палкой, чтобы не упасть, потом ездил в санаторий; но все равно