– Кухарка это – Евфросинья, – ваше благородие, – раздалось из-за двери.
От сердца отлегло.
– Ну что тебе? Я уже спать собираюсь, – сердито сказал он через дверь.
– Завтра праздник, так я завтрак раньше подам, а потом уж в церковь… – донесся из-за двери голос кухарки.
– Хорошо-хорошо…
Он поворотился к кровати и уже было сделал шаг, как в дверь снова постучали.
– Да что ж это такое! – раздраженно воскликнул Григорий Иванович. – Чего тебе еще?
В темноте он сделал два решительных шага, собираясь отчитать глупую бабу, шатающуюся по ночам и мешающую почивать господам. Нащупав щеколду, отодвинул ее, распахнул дверь… И тут же, вздрогнув, отступил в комнату. На пороге со свечой в руке стоял повесившийся учитель музыки. Рука его, державшая свечу, дрожала, поблескивали стекла очков, по стенам прыгали кривые тени. Лицо Афанасия Степановича было мертвенно-бледным, губы шептали что-то.
Учитель музыки вдруг сделал шаг в комнату, Григорий Иванович охнул и, отступив, наткнулся на стол, пребольно ударившись об его угол. Боль несколько отрезвила его.
– Кто вы и откуда?! – воскликнул он, придав голосу решительность, не зная, что следует говорить в том случае, когда покойник ночью приходит к тебе в комнату.
– Вы ли это, Григорий Иванович? – таинственным шепотом проговорил Афанасий Степанович.
– А вы сами-то кто?! – визгливо почти прокричал титулярный советник. – И зачем вернулись с того света?!
Между тем в слабом свете свечи он пристально вглядывался в шею учителя музыки, стараясь увидеть на ней следы от веревки, чтобы уже в точности увериться, что к нему пришел повешенный. И не торчит ли у него зуб изо рта, какой появляется у висельника-вампира.
– Да отчего же с того света, милостивый государь, – тихо, вкрадчиво заговорил учитель музыки, маленькими шажочками приближаясь к Григорию Ивановичу, – ежели вы сами умерли? Я же вас не боюсь. Мы с вами приятельствовали, жили мирно. Отчего же вы мне вред должны причинить…
– Как умер?! Я жив! – вскрикнул Григорий Иванович.
«Господи! Да как же умер?! Неужто я умер?!» – пронеслась в голове шальная мысль, хотя он и знал, что жив. Но раз покойник так говорит, то он и сам уже начинал сомневаться.
– Да как же жив? – продолжал настаивать учитель музыки. – Дворник наш Поликарп уверил меня, что вы, милостивый государь, повесились. Я вот попрощаться зашел, а вы, я вижу, покой не обрели еще.
– Что за ерунда! – Григорий Иванович начинал о чем-то догадываться. – Это мне Поликарп, дурья его башка, сказал, что это вы повесились сегодня, и будто я знаю почему.
Он, все еще храня в душе страх, протянул руку к Афанасию Степановичу, чтобы потрогать его, но тот как-то ловко отпрянул, не позволив сделать этого.
– Мне он, шельмец, то же самое сказал, – признался учитель музыки.
Товарищи