В Немецкой слободе царя встречал Лефорт.
– Что-то вы невеселы, – сказал он. Говорил Лефорт чисто, но все же в речи его проскальзывала некая неправильность, выдававшая чужака.
Петр лишь отмахнулся. Не хотелось ему вспоминать о том…
– Что ж, полагаю, прогулка весьма поспособствует успокоению нервов, – Лефорт вежливо кивнул Алексашке, которого, признаться, недолюбливал. И нелюбовь эта была взаимной, весьма огорчавшей Петра. Впрочем, выяснять причины ее он не лез, делал вид, будто не замечает, как кривится дорогой друг при виде немца, или как немец небрежно не замечает Алексашку.
Тот и сейчас высказал что-то сквозь зубы, но тихо, не желая злить и без того неспокойного царя. А Лефорт уже шагал. Шел он степенно, и Петру поневоле приходилось сдерживать порывистый свой шаг, за который столь часто он руган был Натальей Кирилловной. Вовсе не подобает царю бегать да еще руками размахивать!
Вот Лефорт ступал важно, и тросточка при нем имелась, которой он небрежно так при ходьбе помахивал. Алексашка вон на тросточку косился, он уже местные привычки перенял, костюмов себе велел пошить дюжину, парики заказал, один другого пышней, а все ж не получалось у него держаться с такой легкой небрежностью.
Вышли к пруду… Играла музыка, но где-то вдалеке, неназойливо. Доносился смех. Берег был украшен бумажными фонариками, свет их отражался в воде, и хоть еще не наступила ночь, но все одно было красиво. По пруду скользили пара лебедей и лодочка, а в ней сидела девушка удивительной красоты. В первый миг показалось Петру, будто ожил один из тех портретов, которые показывал ему Лефорт, с музами и грациями, с древними богинями, на коих местным бабам и равняться нечего.
Незнакомка повернулась, заметила Петра и одарила его долгим пристальным взглядом. Не было в ней робости Евдокии, та никогда-то в глаза ему смотреть не смела.
– Кто это? – Петр повернулся к Лефорту, который – вот хитрец! – только щурился.
– А и хороша девка, – Алексашка присвистнул даже. – Чтой-то я ее раньше не видел?
Не показывали, вот и не видел. И теперь Петр весьма даже порадовался этакой предосторожности.
– Это Анна Монс, – ответил Лефорт, перекладывая тросточку с левой руки на правую. – Дочь Иоганна Монса…
– Анна Ивановна, значит.
Белый лебедь подплыл к лодке и вытянул шею, Анна, не испугавшись огромной птицы, коснулась ее. И только зонтик в руке ее подрагивал, видимо, от ветра.
– Весьма достойная и разумная особа, несмотря на юные годы.
Иоганн Монс был знаком Петру, как и многие обитатели Немецкой слободы, но вряд ли этот человек представлял собою хоть какой-то интерес для царя, иначе Петр запомнил бы не только имя.
– К сожалению, не так давно отец ее скончался, – продолжил Лефорт. И ведь не признается, что все это представление устроил единственно за-ради Петра! – И оставил семейство в больших затруднениях…
Понедельник