Ян Яныч на сеансах психотерапии в клинике много чего мне говорил, умного и полезного, и Инесса не могла сообщить что-то новое, но мне, наверное, надо было выговориться именно подруге, а не врачу. Я исповедовалась этой женщине, как себе самой, – недаром я ощущала, что она является чем-то вроде моего второго «я», оттого так и недолюбливала ее попервоначалу... В моей душе словно стронулось что-то – наверное, так вздрагивает снег в горах, когда неопытный турист произносит громко какое-то слово, ледяной пласт сдвигается и... Погибну я или нет под лавиной воспоминаний – я не знала, но они уже неслись на меня с полной силой.
Этой ночью прошлое вернулось ко мне с неотвратимой ясностью – закрыв глаза и оторвавшись от сегодняшнего дня, я вдруг снова увидела этого человека – не смутным пугающим контуром, а ясно и отчетливо, как будто он стоял прямо передо мной.
...У него был тихий и спокойный голос, который, говорят, очень положительно действовал на его пациентов. Он работал в районной поликлинике, в самой обычной, и перед его дверью толпилась очень длинная очередь, потому что всем в первую очередь был нужен терапевт. Бабульки ругались, молодежь огрызалась, климактерические тетушки стервенели, мужчины засучивали рукава... черт знает что случается в этих очередях, даже самый нормальный человек теряет разум и терпение, когда его заставляют часами сидеть перед одной и той же дверью... но в самый критический момент выходил Вадим Петрович и говорил что-то тихое и спокойное, и это заставляло утихнуть бушующие коридорные страсти. И уже не имело значения, что кто-то умирал от простуды, а кто-то опаздывал на работу, а еще кто-то «с наглой мордой пытался пролезть без очереди»... Его голос умел успокаивать и завораживать.
И только я боялась этого голоса. «Оля, – зашевелил губами Вадим Петрович в моем сне. – Оленька...» Но я, как всегда, замкнула свой слух, я не хотела знать ничего из того, что он собирался мне сообщить.
...У него было странное лицо – не молодое и не старое, лицо без возраста. Такие лица обманчивы – в юности человек кажется старше, а в старости – моложе, чем он есть на самом деле. Бледная ровная кожа, светлые ресницы, водянистые глаза, бледные вялые губы, на которых вечно вертелась эта непонятная улыбка – то ли страдания, то ли радости, а скорее всего, ни того ни другого – просто мимическая особенность лицевых мышц. Как он мог понравиться маме? Хотя именно такой человек и должен был понравиться моей маме, трепетной и нежной, словно мимоза, которая боится любого неосторожного прикосновения – тихий спокойный человек, который к тому же