Зайдя на свой этаж, прибыв к пятьсот тринадцатой, Алёша взялся за ручку двери, привычно зная, что ребята там. Но не открыл. Нажал сильнее – дверь не поддавалась. Только что он слышал звуки, говорящие о том, что в комнате есть люди, но теперь они исчезли. Может, показалось? Но ребята никуда не собирались. До Алёши долетел как будто чей-то вздох. Там воры? Не имея представления, что делать, он ударил в дверь ногой.
– Кто там? – спросил дрожащий голос.
Алексей с трудом признал Аркадия.
– Аркадий, это я, Двуколкин! – крикнул он.
Открывший дверь сосед был бледен, на вопросы «Почему закрылись?» и «Что тут такое?» не ответил, только знаком показал Двуколкину входить. Алёша с удивлением наблюдал, как друг опять старательно «застёгивает» дверь на все замки.
– Садись, – сказал Аркадий.
– Да что случи… – начал Алёша, поворачивая голову.
И тут застыл с открытым ртом.
На его койке сидел парень.
Модник и красавец.
ТОТ красавец!
Тот, что был с чеченом, арестованным сегодня.
Парень засмущался под пристальным и, видимо, немного сумасшедшим взглядом Лёши, встал с лежанки и спросил:
– Прости, я занял твоё место?
– Да сиди, сиди, Евгений, – отвечал Аркадий властно. – И ты тоже. Что застыл-то?
Лёша кое-как пришёл в себя. Ещё не понимая, что всё это может значить, но уже почуяв, что, наверно, ничего хорошего, он сел рядом с красавцем, сдерживая дрожь. Лишь тут он обнаружил, что все в сборе – Виктор, программист, писатель. Первый почему-то покраснел как рак, точнее, как футболка с «Гечеварой» или бантик на груди китайца. Кстати, а китаец-то исчез! Заместо его личности на стенке неожиданно светилась пустота. Окна, за которыми шёл дождь, зачем-то были плотно занавешены. Алёша как-то странно обнаружил, что в общаге холодно, уныло, неуютно, в щели дует. Потому, возможно, что у всех был такой вид, как будто им вот-вот объявят приговор суда.
Аркадий деловито встал посреди комнаты – и тут-то Лёша понял, что его друг – нечто большее, чем просто уважаемый другими чтец заумных книг…
Чем дальше продвигалась речь вождя, тем в больший ужас приходил Двуколкин, и тем крепче чувствовал, что путь вплоть до победного конца Народной Революции – единственный возможный для него, позорного отступника.
– Друзья, –