За пределами Европы обычаи и суеверия также весьма разнообразны. В Японии молодые люди, так называемые солнечные черти, с загримированными лицами, подчеркивающими их солярное происхождение, ходят от фермы к ферме, поддерживая плодородие земли. В Китае во время зимнего солнцестояния почитают мужские силы (ян), а во время летнего – женские (инь); в древние времена солнцу приносились жертвы, часто и человеческие, считалось, что дым от костра соединяет небеса и землю. Ацтеки, верившие, что сердце содержит элементы солнечного огня, обеспечивали процветание светила тем, что вырывали этот жизненный орган у горбунов, карликов или пленников, освобождая “божественные солнечные частички”, заключенные внутри тела и человеческих желаний. Даже спортивные игры не остались в стороне: в 2005 году я оказался на спортивном поле в Чичен-Итце (“городе колдунов воды”) в центральном Юкатане, где мне показали вырезанную в камне сцену кровавого окончания одной игры, в которую там играли майя. Во время соревнования, призванного возродить солнце в весеннее равноденствие, две команды, символизирующие свет и тьму, играли в уллама-литцли – игру, где плотный резиновый мяч изображал собой ночной проход солнца в подземном мире, а игроки руками и бедрами должны были его ловить, чтобы не дать упасть на землю и вылететь за границы поля. Победа не принесла счастья капитану победителей, поскольку именно он в конце игры стал жертвой, чья кровь вернула жизнь солнцу и земле, – он буквально отдал голову в честь небесного светила.
Но воссоздание солнца посредством разжигания огня на земле стоит превыше всех прочих ритуалов и является самой распространенной практикой в дни солнцестояний, как летнего, так и зимнего. В Иране до сих пор можно наблюдать зимний зороастрийский фестиваль Залда с ночными бдениями и кострами для разгона тьмы, аналогичные празднества встречаются в Тибете и мусульманской северо-западной Индии. Томас Харди в “Возвращении на родину”, описывая дорсетских крестьян, собравшихся вокруг костра, предлагает такое объяснение этому явлению:
Люди, озаренные пламенем костра, как будто стояли в каком-то верхнем ярусе мира… Эти мужчины и мальчики… словно бы вдруг нырнули в глубь столетий и вынесли оттуда какой-то завет… то, что они сейчас делали, уже не раз вершилось в этот же час и на этом месте… Теперь уж можно считать установленным, что в этих осенних кострах, одним из которых наслаждались сейчас поселяне, следует видеть прямое наследие друидических ритуалов и саксонских похоронных обрядов, а вовсе не воспоминание народа о Пороховом заговоре[51]. А кроме того, осенью всякого тянет разжечь костер. Это естественное