Паола улыбнулась:
– Да, я тоже вспомнила, извини. Ты, конечно, помнишь эту хохму с детства. Но ты часто рассказываешь эту историю, она входит в твой ударный набор, развлекаешь друзей за столом этим рассказом о художнике и страккини. К сожалению, ты сейчас восстановил не собственный опыт, а припомнил многократно рассказанный сюжет, который для тебя уже, ну, как бы это сказать, обрел характер общеизвестного, вроде Красной Шапочки.
– Ну что бы я без тебя делал. Хорошо, что ты моя жена. Спасибо, что ты есть, Паола.
– Господи, еще месяц назад ты сказал бы: «спасибо, что ты есть» – пошлятина из телесериала.
– Ну уж прости. У меня не выходят личные высказывания. У меня нет чувств. Только клише.
– Бедненький.
– А «бедненький» не клише?
– Сволочь ты, вот что.
Эта Паола, похоже, меня и вправду любит.
Ночь я провел спокойно, знать бы, что мне вкачал через капельницу Гратароло. Просыпался я настолько постепенно, что глаза еще не открылись, а я уже слышал шепот Паолы:
– А не может это быть психогенная амнезия?
– Я вовсе не исключаю, – отвечал Гратароло. – Причиной подобных случаев, как правило, является отек. Ну, вы видели снимки. Часть мозга поражена необратимо, что говорить.
Я открыл глаза и объявил, что проснулся. В палате были еще две женщины и трое детей. Я их видел впервые, но, конечно, сообразил, кто они. Ужас какой. Жена еще ладно, но все же дочки-то, господи, они плоть от плоти твоей, а уж внуки и тем более; у дочек глаза были от радости на мокром месте; дети порывались влезть на койку, хватались за мои руки и лепетали «деда, деда», а я… ну что сказать. Даже не туман. Апатия. Может быть, точнее было бы – атараксия? Глядел на них как в зоопарке: не больше чувств, чем к обезьянам или жирафам. Я, конечно, улыбался и говорил с ними ласково, но в душе была полная пустота. Мне пришло в голову слово sgurato, но я не знал, что оно значит. Спросил у Паолы. Это по-пьемонтски «отдраенный», то есть когда кастрюлю металлической мочалкой трут до блеска и она сверкает и лучится в своем нутре, чище невозможно. Ну вот, в голове у меня было все отдраено. Гратароло, Паола, девочки пытались срочно запихнуть мне в голову кучу мелких подробностей моей жизни, но вся информация перекатывалась в отдраенном черепе как сухая фасоль, не было от информации ни навара, ни подливки, никакого вкуса, никакого аппетита. Я запоминал факты своей биографии, как будто они относились к кому-то чужому.
Я гладил детишек и обонял детский запах, но не умел определить его, все, что мог сказать, – это запах нежный. Я способен был сказать только: Нередко запах свеж, как плоть грудных детей. Моя голова, однако, была не вполне пуста, в ней клубились ошметки чужой памяти: Маркиза вышла в пять часов гулять, земную жизнь пройдя до половины. Вставай, проклятьем заклейменный – стоит ноябрь уж у двора. Авраам роди Исаака, Исаак роди