60-е. Мир советского человека. Петр Вайль

(1962) сохранили лирические стихи Евтушенко – ту поэзию, до уровня которой он так и не поднимался в следующие годы. Но те строки, вместе с пришедшими несколько позже песнями Окуджавы, впервые за много лет показали отвыкшим от нормальных слов людям, что лирика – это не только когда ждут пропавшего без вести на фронте.

      Людей неинтересных в мире нет.

      Их судьбы – как истории планет:

      у каждой все особое, свое,

      и нет планет, похожих на нее²².

      И стихов, похожих на эти, тогда не было. То есть были, конечно, но не выходили стотысячными тиражами. Все это было захватывающе ново:

      А после ты любишь, а может быть,

      нет, а после не любишь, а может быть, любишь,

      и листья и лунность меняешь на людность,

      на липкий от водки и «Тетры» пакет²³.

      Получалось совсем как у Ремарка, но чувства поэта были незаемными. В них была безыскусность и простота эмоций, что-то вроде пронзительной лирики блатных песен.

      Целое поколение советских людей твердило, как заклинание:

      Ты спрашивала шепотом:

      «А что потом?

      А что потом?»

      Постель была расстелена,

      и ты была растерянна…²⁴

      А потом в стране началась лавина лирических стихов. И уже стало трудно разбирать, чем Евтушенко отличается от Эдуарда Асадова. Тогда, в начале 60-х, это было ясно безусловно. Хотя и тогда стихи Евтушенко и Асадова были похожи. Но первым руководил импульс передовой идеологии.

      В лирике это означало прославление любви вплоть до добрачных связей и супружеской измены. А Асадов привычно и надоедливо бубнил: «Они студентами были, они друг друга любили» – причем так, чтобы было ясно, что «любили» в самом бестелесном значении.

      Но хотя высшие поэтические достижения Евтушенко остались именно в области интимной лирики, он рожден был не для звуков сладких и молитв, а именно для житейского волненья. Его, как и Маяковского, увлекла стихия преобразований. При этом Евтушенко, будучи поэтом более скромного дарования, в каждый момент полностью контролировал свои поступки.

      Моя поэзия, как Золушка,

      забыв про самое свое,

      стирает каждый день, чуть зорюшка,

      эпохи грязное белье²⁵.

      В этой декларации все честно и верно – в первую очередь удручающее качество стихов. Поэзия Евтушенко все чаще забывала про самое свое, все больше ее влек конспект эпохи. Поэт находил адекватные задачи дня, формулировки, не упуская ничего важного и значительного.

      Советский Союз увлеченно следил за событиями на Кубе:

      Фидель, возьми меня к себе

      солдатом Армии Свободы!²⁶

      Проникновение западной массовой культуры волновало умы:

      Что мне делать с этим парнишкой,

      с его модной прической парижской,

      с его лбом без присутствия лба,

      с его песенкой «Али-баба?»²⁷

      Интеллигенция