– Так, ладно. Все идем в магазин, – решила я.
– Да-а-а! – заорал Никитос и высоко подпрыгнул, стараясь дотянуться до потолка.
Не дотянулся и тут же стал задираться к Игоряше:
– А ты смог бы? Смог?
– Я? – неуверенно улыбнулся Игоряша. – Я – да. Наверно…
– Он смог бы! – ласково улыбаясь Игоряше, добавила Настька. – Только он не хочет. Да, пап?
– Да! – радостно подхватил Игоряша. – Одеваемся, одеваемся!
Никитос снисходительно постучал Игоряшу гипсом.
– Давай, прыгни!
– Послушай-ка, – я небольно взяла своего лучшего друга за ухо, – ну-ка хорош, а? Кстати, я тебе рассказывала, как у Андрюши не срослась рука и ему ее снова ломали?
– Уже два раза, мам! – ответила за брата любящая сестра. – Никитос, тебе помочь застегнуть куртку?
Никитос сделал всем сразу страшную рожу. Мне – за предательство, Игоряше – за его очевидную слабость, Настьке – просто до кучи.
И мы отправились в магазин.
Я шла по улице, чуть отстав от всей веселой компании. Никитос что-то взахлеб рассказывал и показывал всеми двигающимися конечностями, Настька переливчато смеялась, Игоряша качал головой, что-то бубнил и крякал. А я думала: вот хорошо это или плохо, что я такая? В том-то и дело, что полутонов здесь не может быть.
Или хорошо, или плохо. В нравственности вообще нет полутонов. Или нравственно или нет. Полунравственно быть не может. Вот я – нравственная? Или нет… Но я его не люблю! Зачем рожала? Хотела детей. И он – хороший человек. А жить с ним не могу, не хочу. Не люблю. Детей люблю. Даже Наталью Викторовну уважаю. И симпатизирую ей, она хорошая, порядочная и умная женщина. А Игоряшу не люблю.
Он как будто услышал мои мысли и обернулся тревожно:
– Анюся?
– Идите-идите! – постаралась как можно дружелюбнее ответить я.
– У тебя все в порядке?
– А что? Тебе сон тревожный приснился?
– Анюся, ты что! Я не сплю же на ходу… – удивился Игоряша.
– Вот и не спи. Смотри, Никитос у тебя что делает… Никита! Черт такой…
Никитос увидел впереди ледяную дорожку – и понесся по ней. Этой зимой мы живем без любимых ледянок, по которым так весело,