– Подпишите! – требовал государственный секретарь Кромвель. – Подчинитесь воле отца, ибо это ваш долг. Признайте, что брак вашей матери кровосмесителен и незаконен и что вы были не правы, бросая вызов его величеству. И тогда все сложится хорошо.
Если она поставит свою подпись, к чему ее вынуждали, добра не будет, – это она знала точно. Как она могла струсить и сдаться, когда ее мать оставалась тверда в течение многих лет, перед лицом великих несчастий?
Но Мэри знала также, что, подчинившись, вернет себе любовь отца. Она написала ему, умоляя о встрече, даже обещая пасть ниц к его ногам и просить прощения за все причиненные обиды, но он не ответил. Короля интересовало одно – чтобы она подчинилась его требованиям, скрепив это подписью. Он должен был увидеть собственными глазами ее безоговорочное признание того, что он поступил правильно, отвергнув ее мать.
Она никак не могла заставить себя это сделать. Ей было плохо, ее мучили мигрени и менструальные боли, которыми она страдала много лет, и она уже не могла терпеть.
– Подпишите! – настаивал императорский посол Шапюи, выступавший по поручению своего правителя в защиту покойной королевы Екатерины и ее дочери.
Император[1] приходился племянником Екатерине и двоюродным братом Мэри, и Шапюи заверял Мэри, что руководствуется лишь лучшими побуждениями.
– Подпишите, – повторил он. – Его святейшество папа освободит вас от всякой моральной ответственности, ибо клятва, данная под принуждением, не имеет силы.
И Мэри подписала. Она не только согласилась, что брак ее матери был кровосмесителен и незаконен и, следовательно, сама она – незаконнорожденная, но также признала, что ее отец, король, является верховным главой христианской церкви Англии. Одним росчерком пера она объявила себя бастардом, отказалась признавать авторитет папы и отвергла все то, что она и ее мать считали самым дорогим. И несмотря на предстоящее освобождение от ответственности, она знала, что никогда себе этого не простит.
Элизабет смотрела на сестру, которая ушла в себя, словно позабыв о ее присутствии.
– Эта королева Джейн – она красивая?
Мэри вздрогнула.
– Не очень, – ответила она. – Хотя некоторые считают ее симпатичной. Она такая бледная, что кожа кажется почти белой.
– Моя мама была красивая, – пролепетала Элизабет.
Мэри не ответила. Сама она не считала красивой эту шлюху с жесткими черными волосами и желтоватой кожей, но сказать об этом Элизабет конечно же не могла. У нее перехватило дыхание – Элизабет впервые упомянула Анну Болейн с того страшного дня в парке.
Девочка взглянула на сестру, и ее глаза показались Мэри слишком взрослыми для этого детского лица.
– Что плохого сделала моя мама? – спросила Элизабет, задав вопрос, уже какое-то время сидевший у нее в голове. Она думала об этом каждую ночь, сгорая от