И если когда-нибудь Вы все же решите написать что-то еще, даже без намерения опубликовать, я бы очень хотела это прочесть. Клянусь, я готова читать даже Ваши списки покупок.
С безмерным восхищением
Отослав письмо, я снова позвонила Огастусу, и мы до ночи говорили о «Царском недуге». Я прочла ему стих Эмили Дикинсон, строку из которого ван Хутен взял в качестве названия для романа[4], и Огастус сказал, что у меня хороший голос для декламации и я недолго останавливаюсь в конце строк, а потом добавил, что шестая книга из серии «Цена рассвета» – «Утверждено кровью» – тоже начинается со стиха. Минуту он искал книгу и наконец прочел:
– Признайся, жизнь не удалась: / Ведь ты не можешь вспомнить, / Когда в последний раз / Поцеловал кого-нить.
– Неплохо, – сказала я. – Но слегка претенциозно. Надеюсь, Макс Мейхем назовет стишок «дерьмом для неженок».
– Ага, сквозь стиснутые зубы. Слушай, Мейхем то и дело скрипит зубами! Он заработает себе синдром Костена[5], если выйдет живым из этой передряги. – И через секунду Гас спросил: – А ты когда в последний раз целовалась?
Я задумалась. Мои поцелуи – все случились до диагноза – были слюнявыми и неловкими, с ощущением, что мы, дети, играем во взрослых. Но времени, конечно, прошло много.
– И не вспомнить, – ответила я наконец. – А ты?
– Я сорвал несколько хороших поцелуев с моей бывшей подружкой Каролин Мэтерс.
– Сто лет назад?
– Последний – менее чем год назад.
– А что произошло?
– Во время поцелуя?
– Нет, у тебя с Каролин.
– О, – сказал Гас. И через секунду ответил: – Каролин уже не страдает от пребывания в бренном теле.
– О-о, – вырвалось у меня.
– Да.
– Прости, – быстро произнесла я.
Я знаю много умерших, но никогда ни с одним не встречалась. Даже представить себе такого не могу.
– Это не твоя вина, Хейзел Грейс. Все мы лишь побочные эффекты, верно?
– «Колония морских рачков на грузовом судне сознания», – процитировала я «Царский недуг».
– Ну ладно, – сказал он. – Пойду, пожалуй, спать. Уже час ночи.
– Ладно, – согласилась я.
– Ладно, – откликнулся он.
Я засмеялась и еще раз сказала:
– Ладно.
И в трубке стало тихо, хотя он и не нажал отбой. Мне даже показалось, что он здесь, в моей комнате. Даже еще лучше: будто я не в моей комнате, а он не в своей, и мы где-то в другом месте, призрачном и эфемерном, которое можно посетить только по телефону.
– Ладно, – сказал он спустя целую вечность. – Может, «ладно» станет нашим «всегда».
– Ладно, – отозвалась я.
И тогда Огастус наконец повесил трубку.
Когда Огастус написал Питеру ван Хутену, то получил ответ от него уже через четыре часа. Мне же не пришло ничего и через