Огляделся, встал, прошел по битому стеклу, прислушался.
Почему-то зашторил окна, схватил ножницы, нож.
Раз никого нет, то все можно, – подытожил он. – Будет знать, как уходить среди ссоры.
Прошел через коридор. Вошел в ее-их комнату.
Резанул один пакет, второй, третий. Словно вспорол им животы.
Отсек бирки с глупыми именами, ценники, обезглавив кожи, подрезал платья, оторвал каблуки.
Он казнил ее, совершая над ее тенью то, о чем столько мечтал. Он играл в маньяка, словно мальчишка, получивший от жестоких родителей право вырасти подонком. Он тыкал ножом в грудь, усыпанную кристаллами, он пронзал ее за то, что она каждый день рвала его душу. Он оторвал рукава с замшевыми и меховыми вставками, бормоча проклятия, за то, что она всегда путала имена его друзей. Он кромсал игривые подолы, он плакал, он упрекал ее почти вслух за то, что она никогда не замечала его дел, считая их несуществующими, не достойными быть замеченными. А он старался. А он хотел быть замеченным.
И дальше ножницами, выточки и складочки – прочь, наружу, за Новые года без радости, за путешествия без страсти, за пустоту каждого дня. И так далее, так далее, так далее.
Он заметил ее только, когда она уже докуривала сигарету в дверях комнаты. Молча. Неподвижно. Удивленно.
Поймав его взгляд своими спокойными глазами, спросила:
Что случилось, Паша? Тебе нездоровится?
Он испугался.
Я куплю тебе другие шмотки! Я прощу!
Он вдруг перевернулся навзничь, как переворачивался всегда от страха. Да черт бы с твоими сентиментальными прогулками, – затараторил он, – подумаешь…
Его всегда в какой-то момент осеняло: глупость, глупость-то какая! Столько лет коту под хвост из-за какой-то прогулки вдоль старых московских решеток.
Она ненавидела в нем это бабство. Раз бьешь, так бей, что ж все время пульс-то щупать?
Но он щупал. Он не хотел убить. Точнее, он не хотел убить сгоряча, сейчас он хотел выторговать себе обманом время подумать, поприкидывать, поцокать зубом.
Если ты не дашь мне спокойно собраться, я уеду так, как есть.
Ну ладно Нора, ладно, будет…
Я ничего не должна тебе объяснять, – вдруг смягчилась она, – но я объясню, чтоб ты не думал, что я брезгую. Я свой долг знаю… Это случилось не знаю как, но это как другой воздух. Иной раз вдохнешь и заболеешь, и никто не знает отчего, ищут потом годами злые молекулы, а тут вдохнула и ничего не болит, и так захотелось поиграть, понаслаждаться…
Так я ж не против, Норочка… А она откуда?
Он заиграл пентюха, простака, рубаху-парня. На такого серчать – грех один…
Приехала откуда-то из Казахстана учиться искусствоведенью. Талантливая и веселая. Квартиру снимает, работает в агентстве, организовывает праздники.
Она дотрагивалась до тебя? В этом смысле?
Он посерьезнел, забеспокоился.
Да что ты так, Павлуш… Ну раз или два. Из любопытства только. Выпили как-то шампанского, ты ж знаешь,