Музейщики прошли несколько кварталов. Столовая располагалась в здании бывшей церквушки, которую в свое время обезглавили, снеся купол, внутри поставили перегородки, а стены покрыли толстым слоем масляной краски. Со временем краска кое-где вздулась и осыпалась, и в эти прорехи стали проступать лики святых, воздетые вверх руки, помятые крылья архангелов… Пережевывая шницель, наполовину состоящий из панировочных сухарей, Иван крутил головой, отыскивая все новые и новые места, откуда, как запрещенное шило из идеологического мешка, проглядывала символика великой веры.
Киндяев поймал его взгляд. Он с привычным отвращением жевал резиноподобные макароны по-флотски. И по-своему истолковал мысли молодого человека.
– Что, неуютно? И вчерашним борщом пахнет, и еда невкусная… Зато весь обед на сорок семь копеек. С компотом и хлебом. Потому-то мы сюда и ходим. Компот тут, кстати, вполне приличный.
– Да я не об этом думаю.
– А о чем?
Иван, несмотря на атеистическое воспитание, думал, что негоже срубать с храмов купола и замазывать библейские фрески, многие из которых имеют художественную ценность. Нецивилизованно это. Не по-людски. Но столь опасные мысли следовало тщательно скрывать. И он ответил по-другому:
– Об этом перстне. Как он мог так сохраниться?
– Да очень просто! – сказал Николай Петрович. Он покончил с макаронами и теперь ел хлеб, запивая компотом. – Это не украшение для повседневной носки. Скорее всего его использовали крайне редко, для отправления каких-то религиозных ритуалов…
– Каких? И потом, за полторы тысячи лет любая сталь сотрется… А тут каждый штришок виден, каждая буковка арабской вязи! Он словно вчера сделан!
– Вот и занимайтесь этим артефактом, пытливый молодой человек! – сказал Николай Петрович, вытер оставшимся кусочком хлеба губы и отправил его в рот. – И флаг вам в руки!
– А почему его нельзя надевать? И кто такая Марья Спиридоновна?
– Бывшая сотрудница. С ней в конце сороковых одна история приключилась… Но я в эти дела лезть не собираюсь. Пойду лучше к врачу, что-то рука разболелась, сил нет…
Марья Спиридоновна жила на окраине – угол Трамвайного проспекта и улицы Зины Портновой. За сорок лет беспорочной работы в главном музее страны она под конец жизни удостоилась однокомнатной квартиры в длинной пятиэтажке со встроенным внизу продовольственным магазином.
Это была сухопарая, сильно пожилая женщина с изборожденным морщинами лицом, выцветшими глазами и седыми прядями, схваченными на затылке в тугой «кукиш». Старое синее платье вылиняло, но выглядело чистым