– Марина пропала.
– Пропала, – повторил Максим как-то механически. – Я так и думал… пойдемте в дом, мы там сможем поговорить спокойно.
Вокруг двухэтажного каменного дома расположился сад. Сейчас в сгустившихся зимних сумерках трудно было разглядеть, насколько велик сам дом, но было видно, что он размера немаленького. От любопытных глаз его скрывал высокий бетонный забор с колючей проволокой по самому верху.
Максим, чуть замедлив шаг, оглянулся, внимательно всмотрелся в темные силуэты росших по краям дорожки кустов.
Они прошли через двор, по скрипучей деревянной лестнице поднялись на второй этаж. Максим пропустил гостью в дом, а сам остановился у входа и осмотрел темные кусты. Его явно что-то беспокоило. Комната, в которую они прошли, имела отдельный вход и принадлежала лично Максиму. Считалось, что кроме него, сюда никто не имеет права входить. Она была обставлена как дорогой кабинет: стеллажи с книгами по стенам, огромный старинный стол красного дерева с компьютером, на полу шкура бурого медведя.
Вера Николаевна, не снимая пальто, уселась в кожаное кресло. Максим сел напротив.
Вера Николаевна неряшливая и взбалмошная особа в очках с толстыми стеклами с виду соответствовала своему пятидесятилетнему возрасту. Они не питали друг к другу приятных чувств с первого знакомства.
– Я не хотела звонить по телефону, чтобы нас не подслушали. Я думала ты можешь знать, где она, – Маринина мать как-то нелепо развела руками. Она вообще вела себя неестественно. Сейчас при свете люстры Максим увидел, что лицо у нее темного цвета и вовсе не от загара – видно было, что почернела она от горя.
– Мы не виделись уже, наверное, недели две. Я вообще-то только вчера приехал, – зачем-то соврал он.
– Вышла в поликлинику – она в поликлинике обследовалась, – а домой не вернулась. Я уж и не знаю куда идти, – сказала Вера Николаевна, растерянно пожимая плечами. – Я в милицию заявление написала, они обещали – будут искать. Но ведь человек не иголка, она ведь не могла пропасть просто так, без трупа. Я и морги все обходила. Уж хотя бы труп какой-никакой…
Максим снял в задумчивости очки, положил их на стол – вид у него сразу стал обиженным и больным. И сразу стало понятно, что не мир открывался для него при помощи диоптрических линз, а это он за линзами скрывался от мира. И весь его лоск и самоуверенность ничегошеньки не значили, если снять очки…
– А уехать она не могла?
– Да уж мне-то она бы сообщила. С тех пор как вы развелись, она все мне рассказывала, и то, что ты здесь… – она обвела взглядом помещение. – И что ты женился… Она ведь бывала у вас. Припомни, может быть, она что-нибудь говорила про свой отъезд…. Да мне хотя бы труп на худой конец. Ну, вспомни, Максим, ведь это твоя бывшая жена.
– Что же я могу вспомнить, Вера Николаевна. Она приходила к нам на свадьбу. Матильда хотела видеть ее на свадьбе. Тут все вполне прилично прошло. Потом она поехала домой, и я больше ее не видел. А вам она, что говорила про меня, ну, в смысле, про нас… – надев очки, он вновь превратился в нахального, настырного, самоуверенного и даже подловатого молодого человека. Он очень внимательно смотрел в глаза Вере Николаевне.
– Да всякую чушь, ерунду всякую говорила…. Переживала ваш развод. Хотя чего переживать, добра такого!.. да разве объяснишь.
Она смерила Максима взглядом бывшей тещи.
– Да, я понимаю, – Андрей опустил глаза к полу. – Но ведь это жизнь.
– Можешь не объяснять… – прервала его женщина. Она хотела добавить еще что-то оскорбительное, но, как видно, передумала. – Может быть, ты что-нибудь посоветуешь – позвонить кому или… ведь страшно потерять вот так дочь. И трупа даже нет… она ведь у меня единственная. Может быть, на вашей свадьбе она с кем-нибудь познакомилась?
– Если что-нибудь узнаю, я, конечно, сообщу. А давно она пропала?
– Уже три дня. Вышла в поликлинику, а я жду, жду ее…
– Ну, это, по-моему, не такой уж большой срок, чтобы так волноваться.
Вера Николаевна поднялась.
– Ну вот, и ты ничего не знаешь. Значит и сюда напрасно… Может морги снова обшмонать, – проговорила она, и глаза ее вдруг просветлели. Это было заметно даже сквозь толстые стекла. – Там ведь столько трупов – закопаешься.
Она подошла к столу, в задумчивости взяла с него черную шкатулку и, близко поднеся к глазам, принялась ее разглядывать.
Шкатулка и вправду вида была диковинного, заботливо и туго овитая тончайшими проволочками с вплетенными в них золотыми жилками. Работа была ручная, и руки мастера придали шкатулке какой-то особенный чарующий вид – хотелось рассматривать, поглаживать ее нежную поверхность. Внутри она была оклеена черной замшей. В ней ничего не было, да и что положишь в такую шкатулку. Даже золото, казалось, будет недостойно ее: она сама по себе была уже произведением высокого искусства. Шкатулка была словно одушевленная – не хотелось выпускать ее из рук. Должно быть, что-то подобное чувствовала и Вера Николаевна,