– Только придется их ушить, – заметила няня, неодобрительно качая головой. – От тебя, можно сказать, одни глаза остались! Чем ты, милочка моя, занималась все эти годы? Не иначе, как в народе говорят, жгла свечу с обоих концов!
– Именно так, – с грустной улыбкой ответила Мона. – И если бы ты только знала, няня, как ярко горела моя свеча!
Старушка фыркнула.
– Ты никогда ни в чем не знала меры! Этакая неугомонная! Но теперь-то ты дома – уж мы тебя откормим… хотя, видит бог, не знаю чем! Масла нынче не найдешь, да и сахара тоже. Я уже говорила твоей матери: в наши дни не знаешь, как и гостей-то принять – совсем угостить нечем!
Мона вдруг крепко обняла няню и поцеловала ее в морщинистую щеку.
– Няня, милая, как же хорошо дома!
– Да уж, еще бы! Давненько ты дома не была – в будущем апреле пять лет исполнится!
– Неужели столько времени прошло?!
– Да, столько времени прошло! – передразнила ее няня. – Я и матери твоей говорила: просто неприлично на много лет забывать о родных… но разве ж она меня послушает? Я ей говорю: «Напишите ей и велите вернуться», а она все свое: «Не надо, няня, ей там хорошо, она отлично проводит время. Именно об этом я всегда мечтала для своей дочери – чтобы она ездила по интересным местам, общалась с достойными людьми…»
Мона резко отвернулась. «С достойными людьми!» С губ ее рвался горький смешок. Если бы мама только знала…
Что бы она подумала о… Но нет, нет, нечего об этом думать: все прошло, все эти люди исчезли из ее жизни, остались навсегда закрытой главой. Она старалась забыть даже их имена. Немного времени, немного усилий – и все это изгладится из ее памяти.
Нет, конечно, не все – никогда она не сможет забыть Лайонела и то, что было между ними…
– Детка моя, ты что-то загрустила, – послышался голос няни.
– Загрустила? – отозвалась Мона. – Что ты, вовсе нет!
«Загрустила»… Что за глупое слово? Кто станет «грустить» оттого, что жизнь его разбита вдребезги? От этого не «грустят». От такого человек как будто утрачивает все чувства: он потрясен до основания, все кажется ему нереальным – он живет, словно в каком-то аду, лишенный права даже на скорбь.
– Я не грущу, – повторила она. – Я счастлива – счастлива, что вернулась домой. Пойдем вниз. Где мама?
– Готовит тебе чай.
– А что же, слуг больше нет?
– По утрам приходит одна женщина, помогает прибраться в доме. Замужняя, конечно, – незамужние теперь все на заводах да в полях работают. А в остальное время мы с твоей матерью сами справляемся.
– Боже мой! Как же вы вдвоем убираете целый дом?
– Большую часть комнат мы закрыли, – объяснила няня. – В начале войны у нас там жили эвакуированные, но теперь все вернулись в Лондон. Говорят, у нас тут тоска зеленая. Одна дуреха так и говорит: лучше, мол, помереть от бомбы, чем от скуки. Вот нахалка! Жаловалась, что у нас тут негде патлы ее завивать. Если снова начнут бомбить,