беспутного парня Бранда (у Саути его имя Richard – Ричард). Жуковский наделил героиню чертами добродетели, противопоставив ей Бранда, а повествованию придал религиозную окраску. Русский поэт подробнее, чем Саути, описал главных героев, а также сумасшествие и смерть Эми: «Her cheerful address fill’d the guests with delight // As she welcomed them with a smile; // Her heart was a stranger to childish affright, // And Mary would walk by the Abbey at night // When the wind whistled down the dark aisle» [95, p. 16] – «…Кто веселость и живость // Всюду с собой приносил? Кого, как любимого гостя, // С криками вся молодежь встречала на праздниках? Эми. // Кто всегда так опрятно и чисто одет был? Кого наш священник // Девушкам всем в образец поставлял? Кто, шумя как ребенок // Резвый на игрищах, был так набожно тих за молитвой? // Словом, кто бедным был друг, за больными ходил, с огорченным // Плакал, с детьми играл, как дитя? Все Эми, все Эми. // Господи Боже! Она ли не стоила счастья?…» [95, с. 506]; «But Richard was idle and worthless…» [95, p. 16] – «…но худые // Слухи носились о нем: он с людьми недобрыми знался; // В церковь он не ходил; а в шинках, за картами, кто был // Первый? Бранд…» [95, с. 506]; «Ere yet her pale lips could the story impart, // For a moment the hat met her view;… // Her eyes from that object convulsively start, // For… God what a cold horror then thrill’d through her heart, // When the name of her Richard she knew!» [95, p. 24] – «…отдохнув, наконец рассказала // То, что ей в замке привиделось. «Вот обличитель убийцам!» – // Шляпу поднявши, громко промолвила Эми; но тут же // В шляпу всмотрелась… «Ах!» – и упала на пол без чувства: // Брандово имя стояло на шляпе. Мне нечего боле // Вам рассказывать. В этот миг помутился рассудок // Бедной Эми; Господь милосердный недолго страдать ей // Дал на земле: ее отнесли на кладбище…» [95, с. 509]; «She weeps not, yet often and deeply she sighs; // She never complains, but her silence implies // The composure of settled distress. // No pity she looks for, nor alms doth she seek; // Nor for rainment nor food doth she care: // Through her tatters the winds of the winter blow bleak // On that wither’d breast, and her weather-worn cheek // Hath the hue of a mortal despair» [95, p. 14] – «Плакать она не могла, но тяжко, тяжко вздыхала; // Жалоб никто от нее не слыхал, но, боже мой! всякий, // Раз поглядевши ей, бедной, в лицо, узнавал, что на свете // Все для нее миновалось: мертвою бледностью щеки // Были покрыты; глаза из глубоких впадин сверкали // Острым огнем; одежда была в беспорядке; как змеи, // Черные кудри по голым плечам раскиданы были. // Вечно молчала она и была тиха, как младенец; // Но порою, если случалось, что ветер просвищет, // Вдруг содрогалась, на что-то глаза упирала и, пальцем // Быстро туда указав, смеялась смехом безумным» [95, с. 505].
Подобным же образом переработана и вторая баллада Саути, рассказывающая о Каспаре (Jaspar), наказанном за совершенное им убийство. Как и в истории о Бранде и Эми, один из героев – Каспар – отчетливо противопоставляется другому – Веньямину (Jonathan), который, несмотря на «тяжкую бедность, горе семьи, досаду, хмель, темноту, обольщенье слов коварных» [95, с. 503], все-таки не стал брать грех на душу и оставил Каспара, когда тот замыслил второе преступление. Особенно выразительно Жуковский передал сумасшествие Каспара, введя много сравнений, отсутствующих в английском оригинале: «His cheek is pale, his eye is wild, // His look bespeaks despair; // For Jaspar since that hour has made // His home unshelter’d there» [95, p. 66] – «…долго с тех пор под этим утесом, как дикий // Зверь, гнездился Каспар сумасшедший. Не ведал он кровли; // Был безобразен: лицо как кора, глаза как два угля, // Волосы клочьями, ногти на пальцах как черные когти, // Вместо одежды гнилое тряпье; худой, изможденный, // Чахлый, все ребра наружу, он в страхе все жался к утесу, // Все как будто хотел в нем спрятаться и все озирался
