Странная череда опасных случайностей, внезапно на него обрушившихся, уже начинала не на шутку тревожить пристава. И когда вырвавшийся со двора молочницы бык едва не поддел его на рога – спасла тумба для театральных афиш – Роман Григорьевич решил, что с него достаточно, и жизнь надо менять в корне. От идеи посетить Управление он отказался, и отправился восвояси, взяв извозчика. Надо ли говорить, что пролётка перевернулась? К счастью, снова обошлось без жертв. Выбравшись из-под обломков, Ивенский побрёл домой, ни за что обругав очередного подоспевшего городового «болваном». Его пошатывало, из прокушенной губы и разбитого носа сочилась кровь. «Просто проклятие какое-то на меня свалилось, – думал он отрешённо. – К колдуну, что ли, сходить?»
– Ох, батюшки! Ваше высокоблагородие, да что же с вами опять стряслося? – по-бабьи всплеснул руками Захар.
– Что значит «опять»? – рассердился Роман Григорьевич. – Разве прежде со мной что-то «стрясалось»?
Но у денщика ответ был наготове.
– А как же, барин?! То вас злодей ножом пырнул – чуть не месяц замертво лежали, потом из леворьвера вас прострелили – снова думали, что помрёте. А уж сколько раз костюм на вас попорчен был – и не сосчитаешь!
– Ах, не говори, пожалуйста, ерунды, – утомлённо велел Роман Григорьевич. – Тогда было совсем другое дело, нечего равнять… Ты вот что. Собирай-ка вещи и ступай за подводой. Мы переезжаем.
– Куда? – опешил Захар. В пансионе мещанина Прокофьева его высокоблагородие обреталось ещё со студенческих лет. Будучи пятнадцатилетним отроком, Роман Григорьевич возжаждали самостоятельности, не вняв уговорам любящего папеньки, сменили великолепный особняк в Пекин-городе на три скромные (исключительно с точки зрения Захара, привыкшего к барским хоромам) съёмные комнаты с полным содержанием, и до сих пор казались вполне довольными новой жизнью. И вдруг – такая перемена!
– Возвращаемся к папеньке на Великую.
– Давно пора! Ведь я сколько раз говаривал: негоже вашему высокоблагородию в тутошней дыре обитать, не по чину! А уж папенька ваш, Григорий Романыч, как будут рады! – просиял Захар и опрометью, пока молодой барин не передумал, бросился собирать пожитки.
Роман Григорьевич был рад от него отделаться. Захар принадлежал к числу старых папенькиных слуг, и был, прямо скажем, распущен не в меру: место своё знал плохо, иной раз даже пререкаться себе позволял с господами, особенно с Ивенским-младшим,