– О, и того, видно, нет?.. Ну, буди воля Божия!.. А скажите мне откровенно, как вы меня видите по вашим наблюдениям?
– Я уже сказал вам третьего дня, что вы на жизнь не рассчитывайте: ее теперь очень мало видится.
– Я вам вполне верю. Но вот досадно, что во мне рождается к сему прекословие… Впрочем, идите же, отдыхайте! – вы еще не спали.
– Хоть мне и не хочется с вами расстаться, но надо пойти готовить телеграмму Федору Ивановичу.
– Что ж вы ему будете передавать?
– Да я все же его буду ожидать хоть к похоронам вашим: все бы он облегчил мне этот труд, если бы он застал вас еще в живых и принял бы ваше благословение.
И много, много мы еще говорили, особенно же о том, чтобы расходы на похороны были умеренны.
– Да вы знаете, – сказал я, – что я и сам не охотник до излишеств; а уже что необходимо, того из порядка не выкинешь.
– Да, – ответил он, – и то правда!.. Ну, идите же, отдохните! Я поправил ему постель и его самого, почти уже невидимого, и отправился отдыхать.
Отец Гервасий пришел за мною в 7 часов, чтобы я его приготовил к Причащению Св. Таин. Он его уже исповедовал в последний раз. Когда я стал его поднимать, он уже был почти недвижим; но когда я его поднял, он на своих ногах перешел в другую комнату и в первый раз мог сидя причаститься. После Причастия он прилег и около часа пролежал покойно, даже как будто уснул. С этого часа дыхание его начало быть все более и более затруднительным; но он все же говорил, хотя и с трудом. В это время к нему заходил отец наместник. Надо было видеть, с каким сердечным сокрушением он прощался с умирающим! Со слезами на глазах он изъявил готовность умереть вместо него… Потом я ходил просить митрополита, чтобы он посетил умирающего, к которому он всегда относился с уважением. Не прошло и пяти минут после этого, как митрополит уже прибыл к изголовью больного, который, при его входе, хотел сделать попытку приподняться на постели, но не мог.
– Ах, как мне стыдно, Владыко, – сказал он в изнеможении, – что я лежу пред вами! Вот ведь какой я невежа!
Архипастырь преподал ему свое благословение.
В продолжение дня многие из старших и младших приходили с ним проститься и принять его благословение, а мы старались, чтобы он своими руками дал каждому какую-либо вещь на память. Умирающему это, видимо, доставляло удовольствие, и он всякого встречал приветливою улыбкой, называя по имени. Заходило много и мирских; и тех он встречал с такою же приветливостью, а мы помогали ему раздавать своими руками, что было каждому назначено… Начался благовест к вечерне; он перекрестился. Я говорю:
– Батюшка! Что, вам трудно?
– Нет, ничего-с!
– А как память у вас?
– Слава Богу, ничего-с!.. А что приходящих теперь никого нету?
– Нет, – все к вечерне пошли… Хороша лаврская вечерня!
– Ох, как хороша! – сказал он со вздохом. – Вам бы пойти!..
– Нет, я не пойду: у меня есть к вам прошение.
– Извольте-с!
– Теперь, – так стал говорить я, – уже