«Если у меня когда-нибудь будет собака, я назову ее в честь большего безумца, чем я сам или кто-либо из моих знакомых», – так думал Йерри Петерссон, читая биографию Хьюза.
Ноздри собаки то сжимаются, то расширяются, когда она будто пожирает глазами поля вокруг замка Скугсо.
По утрам замковые владения особенно красивы. Нарождающийся день словно тонким маслянистым слоем растекается по камням и полю, дождь стучит по крыше автомобиля и ветровому стеклу. Йерри Петерссон останавливается на краю дороги, смотрит на птиц, прыгающих по земле цвета устричной раковины, отыскивая червяков в гнилой растительности и лужах, разрастающихся день ото дня. Листва лежит здесь кучами, и Йерри думает, что она похожа на потрепанное покрывало с прекрасного живописного полотна мастера старой школы. И под этим покрывалом жизнь идет своим чередом: личинки окукливаются; жуки сражаются друг с другом, а мыши с потоками дождевой воды заплывают в такие края, о существовании которых не подозревали раньше.
Собака беспокоится, скулит, хочет наружу.
– Сиди тихо, скоро выйдешь, – утешает ее Йерри Петерссон.
Земля.
Может ли она стать судьбой?
Иногда, когда Петерссон объезжает свои владения на автомобиле, ему мерещатся люди, с которыми сводила его жизнь. Они мелькают между деревьями, камнями, домами.
Он не мог не появиться здесь снова, ведь так?
В тот новогодний вечер был сильный снегопад. Настолько сильный, что утренний туман был похож на только что вымытое прозрачное стекло.
Йерри вырос всего в нескольких милях отсюда, в многоквартирном доме в поселке Берга со своими родителями.
Он смотрит на себя в зеркальце заднего вида, заводит машину и продолжает путь. Минует два поворота, прежде чем снова остановить машину. Собака обеспокоена теперь еще больше, и Йерри сначала выпускает ее, а потом уже выходит сам. Бигль устремляется в открытое поле, словно почуяв косулю или лося, зайца или лисицу.
Несколько секунд Йерри смотрит ей вслед, а потом и сам ступает на болотистую землю. Шлепает по воде, видит, как собака стремительно пересекает лесную поляну то в одном, то в другом направлении, исчезает в глубокой канаве, потом возникает снова, чтобы зарыться в кучу листьев: бледно-охряных, матовых, будто покрытых бронзовой пудрой, цвета сусального золота, словно соперничающих друг с другом в красоте и оригинальности расцветки.
Если не считать собаки, Йерри Петерссон в поле совершенно один. Но ему здесь вполне комфортно. Это место, где все умирает и заново рождается, разделительная линия существования, где ничего нельзя предугадать, где жизнь будто перебирает четки своих возможностей.
Он проводит рукой по крашеным блондинистым волосам