– Полезный навык, – одобрил нолькр великодушно. – Еще немного тренировки, и ты станешь лихим наездником.
Иван глянул подозрительно – издевается, что ли? Но Кьетт был убийственно серьезен.
За слюдяным окном, забранным, как и все окна этого мира, прочной кованой решеткой, по-осеннему быстро темнело. Единственная свеча освещала комнату неверным, дрожащим светом, заботливо скрывающим бедность и грязь их временного пристанища. Было тепло и уютно, как в доме родном. Пахло снедью, сохлой травой и, совсем немного, плесенью. В голове ласково шумело вино, употребленное без излишеств, исключительно «для согрева». Натруженные седлами зады блаженствовали на свежей соломе матрасов. Правда она, солома эта, здорово кололась, но Кьетт уверял, что это только с непривычки, и вообще, скоро обомнется.
– А ты откуда знаешь? Неужели в твоем мире тоже спят на соломе? Знаешь, он представлялся мне несколько более цивилизованным. Академия, потенциалы, сосиски…
– Просто у нас война, забыл? – обиженно напомнил Кьетт и тему счел исчерпанной.
Наверное, они все переутомились за день, потому что сон не шел. Лежали, ворочаясь с боку на бок, таращились в потолок, низкий, дощатый, потемневший от времени и сырости. Вдруг одолела ностальгия, потянуло на разговоры. Каждый хвалил свой мир.
Иван, неожиданно для себя самого, впал в ура-патриотизм, принялся описывать красоты столицы, к коим прежде был довольно равнодушен, а также достижения отечественной (под «отечеством» в данном случае разумелся весь наш мир) науки и техники, от автомобилей и полета первого человека в космос до мобильной связи и скайпа.
Болимс Влек, будучи натурой чувствительной, говорил больше о природе, как то: буковые рощи, вересковые пустоши, гремучие водопады, утренние туманы и капли утренней росы на кончиках листов болотного ириса. Все это у него гармонично сочеталось с повторными слушаниями, апелляциями, материалами дел и прочей юридической премудростью, чрезвычайно увлекательной с его точки зрения. Еще он пытался читать стихи, удивительно напоминающие по звучанию кваканье жаб, но смысл чужой рифмованной речи, в отличие от прозаической, слушатели почему-то воспринимать не могли.
Кьетт Краввер вспоминал чудесные тихие рассветы после ночных магических атак, трофейные полевые кухни, маркитантские обозы, зимние квартиры в прифронтовых городках и удивительные огнеупорные щиты, по которым «хоть десять драконов разом будут жарить – даже края не оплавятся».
При этом каждый из троих решительно не понимал, чего такого замечательного находят собеседники в собственных мирах и почему не хотят понять, что его-то мир гораздо лучше. Ну разве что Кьетт делал некоторое снисхождение: «Вот если бы еще не было войны…»
Постепенно усталость начинала брать свое, разговор становился вялым, собеседники позевывали…
И вдруг что-то большое, черное, крылатое впечаталось с разгону в оконную решетку, сокрушив своим телом тонкую слюду.