– Мэри, Мэри, да ты, кажется, занялась политикой?
– Глупости, я ни капельки не интересуюсь вашей политикой, но издание этого закона, по-моему, было бы жестокостью, недостойной порядочных людей. Надеюсь, дорогой мой, что вы таких решений не принимали?
– Принят закон, запрещающий оказывать поддержку и помощь невольникам, бежавшим из Кентукки, – помедлив, ответил сенатор. – Невоздержанность аболиционистов привела к тому, что плантаторы в Кентукки находятся в величайшем возбуждении. Чтобы хоть сколько-нибудь успокоить их, сочли нужным издать подобный закон. Это было простым проявлением добрососедских отношений.
– Что же сказано в этом законе? Не может же он запретить нам предоставить этим несчастным существам ночлег, посытнее накормить их, снабдить каким-нибудь старым платьем и затем спокойно отпустить? Или именно это и воспрещается?
– Да, друг мой, именно это и подходит под определение: «оказывать помощь и поддержку».
Миссис Берд была маленькая, хрупкая, застенчивая женщина с добрыми, кроткими голубыми глазами, нежным, как персик, лицом и чарующим голоском. Особой храбростью она никогда не отличалась: рассерженный индюк мог своим кулдыканьем обратить ее в бегство, а солидному дворовому псу достаточно было оскалить зубы, чтобы она смертельно испугалась.
Муж и дети заполняли для нее весь мир, и этим миром она управляла больше с помощью просьб, чем приказаний. Была лишь одна вещь, способная вывести из равновесия эту мягкую и сострадательную женщину: всякое проявление жестокости могло довести ее до вспышек гнева, которые производили особенно сильное впечатление именно потому, что казались совершенно несвойственными ее характеру.
Услышав слова мужа, миссис Берд, быстро поднявшись, подошла к нему.
– А теперь, Джон, – сказала она твердо, – я желала бы знать, считаешь ли ты такой закон справедливым и можно ли совместить его с требованиями нашей совести?
– Ты не прикажешь расстрелять меня, Мэри, если я скажу: да?
– Я не ожидала этого от тебя, Джон! Ты не голосовал за него?
– К сожалению, голосовал, мой прелестный маленький политик.
– Тебе должно быть стыдно, Джон! Эти несчастные люди, лишенные приюта и крова… О, какой позорный закон, бессердечный и безжалостный! Я нарушу его при первом же случае… Мы дошли до очень печального положения, если женщина, не совершая преступления, не может предоставить кров и горячую пищу умирающим с голоду несчастным людям только потому, что они рабы, то есть в течение всей своей жизни подвергались унижениям и мукам. Бедные создания!
– Дорогая моя, выслушай меня. Все чувства твои справедливы и человечны, и я люблю тебя за то, что ты их испытываешь. Но, дорогая, нельзя давать волю чувствам без контроля разума. Дело не в наших личных переживаниях: на карту поставлены важные государственные интересы. Население охвачено таким возбуждением, что мы вынуждены жертвовать своими личными симпатиями.
– Нет, Джон! Я ничего не смыслю в вашей политике,