– Ладно, – сказал я, – не помню, говорил я вам или нет, но пару раз за время нашего похода со мной разговаривал сам князь Зла!.. По крайней мере, он не отказывался, что он и есть Сатана. И он не убил меня. Почему?
Священник отвел взгляд в сторону.
– Ну, я не уверен, что ты разговаривал с самим Князем… но это неважно, его полководцы говорят те же слова. А не убил потому, что одним меднолобым больше, одним меньше… Зато душа твоя стоит явно дороже. Вообще любая душа неизмеримо ценнее мускулов и железа на этих мускулах. Ну станет у него на одного противника меньше сейчас… Но ты уж наверняка уйдешь в ряды небесного воинства!.. И укрепишь ряды для будущей битвы, последней и окончательной… Князю Тьмы очень хотелось бы поколебать тебя, ибо душа твоя в этом теле… возможно, более великий воин, чем твое тело в этих доспехах. И вообще Сатана никого не убивает сам. Он – Соблазнитель, это его самый страшный и самый разящий меч!
Бернард ничего не понял, сказал обидчиво:
– Ты чего такое говоришь на моего оруженосца? Он дрался хорошо.
– Цыц, – сказал священник строго. – Это ты, дурень, в своем невежестве полагаешь, что война полыхает за земли, за власть, за золото… Но так думают простолюдины. Да-да, простолюдины! Неважно, на тронах они сидят до кровавых пузырей или пашут землю. Простолюдины – те, кто… прост. Главная война – за души людские! Это вы в своем железе одинаковые, как гвозди для подков, но души у вас настолько разные… Есть с гору, есть с маковое зернышко, есть светлые, есть черные, а сколько продажных душ, прожженных, подлых, замаранных, фальшивых?
Бернард сказал с интересом:
– А что за душа у Дика?
– Если она у него есть, – ответил Совнарол зло. – А если и есть, то за семью печатями. Закрыта для Добра и Зла. А это и есть самый страшный человек на свете… Возможно, этот… которого вы приютили так неосторожно… и есть тот самый Антихрист, которого весь мир ждет с трепетом и страхом!
Бернард посмотрел на меня, заскучал от умных разговоров, в которых ничего понять невозможно, махнул рукой и указал на ближайшую таверну.
Из таверны, уже будучи навеселе, все мы возвращались поздно вечером. Солнце опустилось за городскую стену, великолепный кровавый закат медленно угасал, а с восточной части неба поднималась бледная как призрак луна. Рудольф явно хотел обнять меня, сиротку, за плечи, но почему-то не решился. На постой меня определили к нему, и теперь он вел меня в свой дом. Пожить пока, а дальше будет видно. Перед дверью я долго вытряхивал пыль, а в доме смывал грязь и пот, присматривался, прислушивался к разговору слуг.
Дом Рудольфа не богат, но и не беден: просторные сени, широкая горница, кухня, чулан и две боковушки. Окна аккуратно затянуты настоящим бычьим пузырем, чистым, промытым, а очаг посреди горницы, что в земляном полу, огорожен массивными камнями.
В потолке дыра, куда выходит дым, свисают черные космы копоти на паутине, а на длинных поперечных балках